- Известно, что Вы сделали больше всех в мире операций по ангиопластике?

- За числами никто не гнался. Просто мне повезло – я стал заниматься этой отраслью науки в кардиологии с первых же лет ее становления. Никто тогда не кричал «ура» в поддержку нового метода. В то время подобные «кровавые» методы или открытые операции на сердце встречали в штыки даже самые уважаемые ученые. Во всем мире не больные отвергали долгие годы эти операции, а наши коллеги-медики. Лезть в самое сердце с проводами, спицами – было как-то вызывающе, и естественной реакцией было сильное сопротивление. В то время как раз распался Советский Союз, всем так захотелось независимости. И в Кыргызстане хотели вроде бы сами развивать это направление. Однако в то время не то что развивать новое направление, а просто сохранить то, что раньше было, оказалось почти невозможным. Я помню, как для своих исследований и аппаратуру, и реактивы, и лекарства мы покупали сами, за счет семейного бюджета. А сейчас я работаю в Центре по инвазивной кардиологии в Турции. Он занимает ведущее место в мировой кардиологии: в год проводится до 15 тыс. инвазиных процедур (диагоностических и лечебных), больные идут не только из Турции, но и из Европы, и стран Ближнего Востока. За последние 15 лет через меня прошло более 100 тыс. больных, сделано 30 тыс. ангиопластик и стентирования, имплантации стимуляторов, инвазиной аритмии, баллоных лечений, клапанов и т.д. В год у нас проводится до 5 тыс. открытых операций на сердце. Центр является головным учреждением многих международных проектов.

- Вы уехали из Кыргызстана из-за материальных трудностей или из-за других проблем?

- Есть определенный круг ученых, которые не могут жить под чью-то диктовку. Это особенность характера. Когда какие-то идеи или проекты им в голову приходят, они хотят все сделать сами и быть авторами своих работ. Здесь не всегда была такая возможность. Ученому, чтобы отстоять свои идеи, в наших условиях приходилось особенно трудно.

- Были гонения?

- Не сказал бы, что гонения. Это были общие тенденции. Развитие кардиологии в нашей стране я бы поделил на три этапа. Советский период, акаевский период и нынешний. Советский период для Киргизии был самый удачный. Развитие кардиологии в нашей стране было одним из самых передовых среди советских республик. В соседних республиках, Казахстане, Таджикистане, Узбекистане, вообще не было как таковой кардиологии, а у нас уже существовал Институт кардиологии. В 60-65-е годы в Киргизии была очень продвинутая кардиохирургия. Ахунбаев уже тогда делал операции, которые в мире только сейчас внедряют. Во втором периоде модно было что-то новое создавать, а старое разрушать. Все было успешно разрушено, но ничего не создано. А сейчас весь мир и даже Америка используют некоторые принципы советской модели по обеспечению медицинскими услугами. Помните, хотя бы нашу санавиацию. Врачи по вызову спокойно летали в Ат-Баши или в Баткен. Вопрос, скажем, острого аппендицита решался быстро. Очень отлаженная система была. А в последние 10 лет, не считая единичных случаев, наша санавиация никуда не вылетала. За рубежом же, в самых крупных медицинских центрах сейчас создаются аналоги нашей санавиации. В Турции, к примеру, уже существует система «Медлайн», когда из любой точки мира в любую точку мира, не говоря уже о собственной стране, можно или забрать больного, или обеспечить его медицинской помощью. Такую работу очень трудно наладить. Меня там спрашивают, а как в Советском союзе это удавалось сделать?

- Получается, что на Западе сейчас пытаются централизовать некоторые направления медицинского обслуживания?

- Да. Они считают правильной эту модель.

- А что же происходило в Вашей жизни после перестройки?

- Остались вроде те же коллеги, те же люди, только почему-то под другим флагом. Кроме того, произошли другие интересные изменения. После распада Союза стало поступать великое множество неправительственных грантов. Кто ими распоряжался? Те же старые руководители. Из молодых ученых никто не имел к этим средствам доступа. А те, вместо развития науки, ставили себе зарплаты от 400 до 2000 долларов. Представляете? Это в 90-е годы немыслимые просто деньги были. То есть все гранты уходили на зарплаты. Это называлось «реформа здравоохранения», в том числе и кардиологии. Я учился в Москве в аспирантуре, а когда вернулся, то уже не мог здесь ничего сделать. Нет денег, нет средств, нет оснащения, нет условий для работы. У нас уже стояла ангиографическая установка, которой не было тогда в соседних республиках. Но средства уходили совсем на другое. Развитие инвазивной кардиологии в то время стало для наших руководителей неинтересным, поскольку они сами этим не занимались. Два года все это продолжалось, а дальше я уже мог все навыки потерять.

- В то время многие элементарно нуждались в средствах на жизнь. Как Вы пережили это время? Я знаю, Вы даже водкой торговали…

- Почти все через эти трудности прошли в те годы. На улице, конечно, я не торговал, просто заключал хоздоговора. Пытался наладить бизнес: компьютерами занимался, стал представителем фирмы «Филипс». Мне пришлось перейти работать клиническим консультантом. И чувствую, что в поисках хлеба насущного, я потихоньку полегоньку отрываюсь от своей профессии. Надо было решать, надо было делать окончательный выбор.

- Судя по проектам, которые Вам удавались, Вы, наверное, и бизнесменом были бы хорошим.

- Наверное. Но это было от нужды. Я всегда хотел заниматься только своей основной работой. Наши кыргызские медицинские кадры готовились в то время и в Москве, и в Ленинграде, и в Новосибирске. Мнения разных школ при практической работе очень отличались. После 7 лет учебы в московской аспирантуре у меня сформировались московские профессиональные стандарты. Я подражал своим учителям: использовал их подходы и отношение к работе, старался соответствовать их рекомендациям и руководству. По возвращении у меня сразу же возникли трения, поскольку здесь свои школы – Миррахимова, Ахунбаева. Здесь часто звучало: «Мы вас, москвичей, перекуем!». Шутя вроде говорили, но сами знаете, что стоит за такими шутками.

- И Вы решили уехать?

- Так или иначе, я должен был уехать, потому что здесь не было возможности работать по специальности. Уже было понятно, что ничего не удастся сделать. Есть критерии профессионализма. Во-первых, нужно было массово, что называется «потоком», делать операции. Несмотря на то, что всегда бывает какой-то процент осложнений я, тем не менее, не мог так подходить к делу, мол, все равно какой-то процент должен умереть. До последнего нужно спасать больного, а для этого требуется систематически оттачивать навыки. Поэтому я стал вести переговоры с зарубежными научными центрами и получил первое приглашение на научную работу из Англии. Съездил, посмотрел во время отпуска. Потом получил приглашение из Америки. Моя специальность очень ценится в мире, и это очень дорогостоящая специальность.

- А почему Вы выбрали Турцию?

- Самое смешное, что до того, как в первый раз побывал в Турции, я относился снисходительно к тамошней медицине, просто потому что не знал ее уровня. А когда узнал, что кардиолог номер один в мире Мехмет Оз – турок, что ведущие кардиологи в Америке – выходцы из Турции, посмотрел на их технологии, то безоговорочно выбрал Турцию. Тем более тогда турецкие власти помогали выходцам из СНГ. Работала программа, с помощью которой по примеру Америки они хотели получить новый поток ученых в Турцию. Из бывших стран Союза переманивали специалистов самых разнообразных областей. Давали 6-месячные, годичные гранты. Потом делали отсев. Мне удалось получить такой грант со стипендией в тысячу долларов в месяц. Я поехал, посмотрел, контракт подписал. Вернулся, поговорил со своими ребятами. И когда получил приглашение в Адану, то забрал всех своих сотрудников. Все свое отделение, 7 человек.

- Кто-нибудь из уехавших с Вами вернулся обратно?

- Из Турции уехал только Пя Юрий - один из лучших кардиохирургов международного класса. Его завербовали в Казахстан.

- Он не жалеет?

- Может быть, где-то жалеет. Сейчас он работает в госструктуре, и это немного сковывает его. В Турции он привык сам выстраивать свой график операций и т. д. Но Казахстан правильно сделал, что перетянул его. Они сейчас лучших специалистов забирают, если это им по возможностям.

- А семья не была против Вашего отъезда?

- Я, честно говоря, с семьей это не обсуждал. В то время не было смысла говорить об этом, я шел в неизвестность. Зачем обсуждать, когда денег нет даже на дорогу. Когда в первый раз съездил, то только тогда рассказал о дальнейших планах. В Турцию летали чартерные рейсы, и я возил с собой всякие простыни, спички. Там все это сдавал. В те годы была ощутимая разница в ценах. Советские же еще цены были. Спички здесь стоили копейку, а там 10 копеек. Меня на это надоумили женщины, которые возили товар из Бишкека. Я им всегда помогал разгружаться. Они и говорят мне, почему пустой ездишь, у тебя же 40 кг веса бесплатного. А поскольку у меня денег не было, они мне сами взаймы предложили некоторую сумму. Так я стал немножко подрабатывать в Турции. Самые первые челноки в то время уже организовывали свои базары для приезжих. Турки к ним были почему-то снисходительны и даже выделили определенное место, чтобы где попало не торговали. То есть уже была своя наработанная система торговли.

- Вам кто-нибудь из Кыргызстана помогал в то время?

- Перед отъездом в Турцию я познакомился с известным филологом Конкобаевым. Он уже работал с Турцией по гранту в части законов. Мне надо было какое-то заявление на турецком написать, и я поехал к нему. Мы поговорили, он проконсультировал меня по некоторым вопросам. И, знаете, он понял меня. Сказал: «Я поддерживаю тебя, поезжай и добейся успеха». И в конце разговора протягивает мне деньги: «Ай, иним, вот возьми сто долларов. То, что я могу сейчас дать». А тогда это были огромные деньги. Хочу найти этого человека и встретиться с ним, потому что после первой же встречи, он поверил в меня. С этими 100 долларами в кармане я и уехал.

- А на что Вы их потратили?

- Сто долларов мне казались внушительной суммой. Сигареты там не покупал из экономии. В конце концов, стало неудобно просить закурить. И я решил купить сигареты. «Мальборо». Смотрю, пачка стоит 4 доллара. Я понял, что ста долларов мне вряд ли на месяц хватит даже на сигареты. В Турции учились наши студенты-кыргызы. Были они какие-то неухоженные, заброшенные. В то время турецкая сторона приглашала на учебу наших ребят, а кыргызские чиновники и не думали о том, что им поддержка нужна. В чужой стране наши ребята из-за бедности были как-то обособлены. Многих, кстати, религиозные миссионеры прибрали к рукам за счет благотворительной помощи. Были даже конфликты. Ребят просто заставляли, чтобы они религией занимались. Однажды встретил этих студентов по дороге. Спрашиваю: «А что вы, ребята, не на автобусе?». Они говорят: «Денег нет». Мне как-то неуютно стало на душе, я взял и позвал всех, 25 человек, в ресторан. У меня же было целых 100 долларов! Мы пошли в ресторан, и мне, конечно, не хватило этих денег. А я не могу ребят просить. Ну и побежал к своему турецкому шефу просить в долг, он не отказал мне и даже сказал, чтобы я не отдавал деньги. Но я, конечно, вернул, когда получил стипендию. В этих ситуациях я впервые узнал, чего стоят деньги, и что можно, а что нельзя купить на сто долларов. И с тех пор стал привыкать к новым стандартам того, как тратить и как зарабатывать.

- Вы отсылали деньги домой?

- Нет, такой возможности не было. Надо было соответствовать их уровню, я не мог одеваться плохо. Необходим был мобильный телефон, хороший портфель.

- То есть Вы сразу задали себе высокий уровень?

- А другого выхода не было. Я не мог с протянутой рукой ходить. Я был профессором в государственном университете, и вначале, по сравнению с Киргизией или Москвой, мне показалось все очень хорошо, но через год это меня уже не устраивало. Я хотел большего. Не в деньгах, а в работе. В государственном учреждении требуется много этапов пройти, чтобы утвердить какие-то проекты. У них бюджетные расходы четко контролируются и бюрократизированы больше, чем у нас. И это правильно: государственные средства должны быть подконтрольны. Но у меня появилась какая-то неудовлетворенность. При нынешних технологических возможностях можно было больше делать, я начал искать дополнительные проекты. Мне казалось, вот мне уже 32, годы идут, а я еще ничего не сделал, для чего тогда приехал сюда. И тут встречаю одного турецкого кардиохирурга, он часто менял такого рода учреждения. Так вот, он утверждал, что везде такие же бюрократические заморочки. В один прекрасный день он говорит: «А почему бы нам частное кардиохирургическое заведение не создать?». И я ухватился за эту идею.

- Удалось?

- Да. Мы открыли первую частную кардиологическую клинику в Европе и на Ближнем Востоке. Частные больницы в Турции были, но не в сочетании кардиологии с кардиохирургией. В городе Адана, где я жил, инвазивная кардиология с кардиохирургией вообще можно сказать отсутствовали. Богатые люди ездили в США, Европу. Остальные в Анкару, Стамбул, где были расположены лучшие клиники страны. Где-то 600-650 больных в месяц имели направления из нашего региона в центральные клиники. Мы решили восполнить этот пробел. И встретили очень сильное сопротивление. Мы стучали во все двери, включая всемирно известного Майкла Дебейки из Хьютонского центра(он консультировал Р.Акчурина оперировавшего Ельцина), ему сейчас 96 лет, и он до сих пор оперирует. Надо было узнать, как это работает, нужно было своими глазами все увидеть, расчеты сделать. В Турции нам говорили: «Молодцы, хороший проект, поддерживаем». Это в глаза. А за глаза: «Если бы такое было возможно, это давно было бы сделано». Но мы сделали расчеты, и по ним выходило, что мы окупимся уже через три месяца. Но в работе столкнулись с протестом своих же коллег. Они попросту не направляли к нам больных и даже отговаривали их. А у нас долги растут. Мы взяли на очень тяжелых условиях в лизинг оборудования на 6 миллионов долларов, так как были уверены, что быстро окупимся, и все будет нормально, и дальше мы уже будем независимы. Но целый год того количества пациентов, которого мы ожидали, и близко не набиралось. Мы ломали голову: «Почему? Ведь так или иначе люди ждут месяцами». Мы были уверены, что как только мы откроемся, то все пойдут к нам. Не тут то было, всем этим нужно было заниматься до того, как открылись. Нужна была пропаганда, реклама. Как там у Ленина: организация, агитация, пропаганда - одно целое. Надо было общественное мнение создавать, а мы с бухты-барахты открыли свою клинику и поставили перед фактом своих коллег-врачей. Только единицы нас поддержали. А тут еще одна напасть случилась в 1994 году. Просыпаемся однажды утром, а в стране – девальвация, 1 доллар подорожал в 20 раз. Наши долги выросли в миллионы. Вместо 6 миллионов долларов мы в одночасье стали должны больше 100 миллионов долларов! Многие из наших коллег-акционеров получили тогда инфаркты. Это было ужасно. Я только-только хотел привезти семью. В университет уже стали доходить слухи, что я зачинщик всего этого, и мне надо было выбирать: или клиника, или университет. Но при поддержке крупных специалистов из Америки мы все равно стали двигаться дальше. И в конце 1997 года мы выплатили все свои долги и распрощались с лизингом. Банковские запреты были сняты. Наш опыт уже начал распространяться в Адане.

- Какие выводы Вы для себя сделали, создав эту клинику?

- Частный бизнес требует иного подхода и мышления. Хороший врач не всегда хороший организатор, и даже, наоборот, тормозящий фактор. Мы тогда были абсолютными профанами в области маркетинга и менеджмента, тем более, это была отрасль медицины, которая только начала развиваться. Еще одна ошибка заключалась в том, что мы не изучали экономические условия, текущие изменения. Конечно, этот опыт нас многому научил. Наши коллеги в государственных больницах сидели спокойно, работали без нервов, потому что у них потребность производить и творить очень низкая. Принцип такой: даст – сделаю, не даст - сижу, но не дай бог повременить с заработной платой. Мы научились тратить деньги, планировать, зарабатывать, производить операции. Это не как в Кыргызстане, здесь зарабатывают только за счет государства. Здание, оснащение, сотрудники и т.д. - все у нас государственное, и никакого риска, зарабатывай на себя. Ломается что-то – это не твоя проблема, у тебя ведь есть Родина-мать, пусть она и мучается. До нас никто кардиологию и кардиохирургию в частных условиях не делал. В те годы одна ангиография с ангиопластикой, то есть то, что я делаю сейчас, стоила порядка сорока тысяч долларов. Врач получал минимум 10-15 тысяч с одного больного. Местные богатые больные после нашей коронографии уезжали в Америку. Поскольку от нас постоянный поток больных шел туда, американцы стали к нашей клинике интерес проявлять, и я, конечно, этими контактами воспользовался. Все стабилизировалось, мы уже без долгов спокойно работали. Но эта маленькая клиника стала становиться тесной для меня. Здесь уже было невозможно расти. Кроме того, начали открываться частные больницы в самой Адане. Хотя поток больных в нашей клинике был стабильным, мне уже нужно было что-то новое. И в это самое время известный турецкий холдинг по текстилю «Санко», который диктует мировые цены на хлопок и пряжу, предложил мне должность директора по инвестициям в здравоохранение.

- А куда Вы клинику дели?

- Свой пакет акций я продал.

- Как на Вас вышли люди из «Санко»?

- Они специально изучали рынок и выбрали меня. В этой компании четко знают, чего хотят. Они приехали ко мне, дали чистый лист бумаги и говорят: напишите сами, что вы хотите: и в плане работы, и в материальном плане, и в плане жилищных условий. Это, знаете, как-то вызывающе было, но это ужасно заинтересовывало.

- И что же было дальше?

- Я мог нарисовать сто тысяч долларов зарплаты. Но я должен был быть уверен, что это возможно. От своего друга, генерального директора «Сименс» в Турции, я узнал, что у «Санко» по всему миру фабрики. И только оборудования эта компания покупает на миллиард долларов в год. Годовой оборот холдинга более 60 млрд. в год. Я поехал ознакомиться с условиями работы, увидел их огромную больницу и согласился. О зарплате я ничего не написал. Когда пишешь конкретные цифры, это сковывает и меня, и их. Меня, в том плане, что мне можно делать, а что нельзя, а это нереально в условиях капитализма. Мы составили контракт по принципу процентов, исходя из того, на сколько процентов в год развиваются поликлинические услуги. К примеру, было ноль процентов, а стало 10, 15, 20, учитывается также наполняемость в больнице. Я отвечаю не только за кардиологию, но и за все медицинское направление в этой корпорации. В «Санко» огромный масштаб инвестиций. Они, например, строят школы и техникумы. Каждый год по одной новой, технически оснащенной школе строят. В медицину, соответственно, тоже инвестируют.

- Талант, а как Вы все успеваете? Вы ведь с утра до вечера операции делаете?

- Система у меня такая. Я работаю с шести утра до десяти вечера. При этом у меня 8 секретарш.

- Их внешние данные играют роль при отборе?

- Я этому придаю большое значение, также как и умению общаться. Посетители должны испытывать приятные эмоции, ожидая меня.

- Но все-таки 8 секретарей это многовато…

- Каждая секретарша курирует определенное направление. У нас уже настолько отлаженное взаимодействие, что когда я в спешке иду по коридору, они по одной моей фразе понимают, о чем идет речь. Их функции абсолютно отработаны, кто в банк идет, кто на встречу. Накладок не бывает. Когда ко мне приезжают ребята, они думают, что я с утра до вечера сижу на операциях и другим ничем не занят, а фактически работа идет вовсю. В конце года, когда нужна статистика, мы привлекаем независимый аудит, платим им, они проверяют. То есть никаких выгодных для себя подтасовок, все цифры объективны. Мне нет необходимости участвовать во всем. Скажем, нужна каждодневная уборка в больнице. Мы объявляем тендер, участвуют какие-то компании. Мне при этом приходится иметь дело только с одним человеком, курирующим весь остальной персонал по уборке. Сам я этим не занимаюсь. То же самое с бухгалтерией и со всем остальным. А здесь, в Кыргызстане, на главврачах и уборка, и стирка, они чем угодно занимаются, а фактически ничем.

- Сколько у Вас человек в штате?

- 600 человек.

- Я слышала, Вы еще какой-то крупный проект в Казахстане будете вести?

- Мне нравится, как в России Путин формулирует национальную политику, и его помощники делятся четко по направлениям. И каждый из них настолько грамотно владеет ситуацией и статистикой. Видимо модно стало создавать направления национальной политики, и Казахстан этого не избежал. И одним из таких направлений в последние годы стало совершенствование здравоохранения, и в частности кардиологии и кардиохирургии. Уже в этом году в Алматы начала работать крупная частная клиника, планируется открыть такие в Астане и других городах Казахстана. На кардиологию выделили огромную сумму - 6 млрд. долларов. Будет создано 19 кардиологических центров. Если программа будет окончательно отрегулирована, то я буду курировать этот проект.

- На общественных началах?

- Нет. Эта работа будет оплачиваться. И я уже решил, что буду эти деньги тратить на развитие науки.

- А как же Ваша корпорация? Вам позволят работать в таком большом проекте?

- В данном конкретном случае это одобряется. У каждого крупной компании есть своя эмблема. Мое появление с нашей эмблемой будет настоящей чистой рекламой для холдинга «САНКО», в котором я работаю.

- Вы, плюс ко всему, советник президента Бакиева, в чем заключаются ваши обязанности?

- Я советник по медицине, но также веду работу по привлечению инвестиций. У меня много контактов в странах Ближнего Востока и Европы. Достаточно сложно привлечь деньги в Кыргызстан. Мне реально пришлось столкнуться с тем, что нестабильность в стране откровенно отпугивает инвесторов. По экономическим соображениям инвесторы хотят вкладывать капиталы в более спокойные страны. Какой бы выгодный для них проект не был, деньги дают с большой натяжкой. Тем не менее, удалось привлечь инвесторов в строительство, медицину.

Многие инвесторы из сильных экономических блоков мало знают о Кыргызстане. За рубежом нас знают только по весенне-осенним волнениям, и, кстати, очень интересуются ими. Приходится много объяснять, что эти волнения – детские игры в демократию, мы учимся, таким образом, быть по-настоящему демократической страной, что такие волнения, демонстрации во всех странах происходят, и поэтому не надо нас бояться.

- Сколько времени уходит на эту работу?

- Процентов сорок рабочего времени у меня эта работа занимает.

- Это же общественная нагрузка?

- Да. Я сам отказался от оплаты. Во-первых, по правилам страны, в которой я живу, и по правилам компании, в которой я работаю, человек не может получать зарплату в двух местах, поэтому я должен был отказаться или от зарплаты советника, или от своей работы. Естественно, эта зарплата мне вряд ли обеспечит даже дорожные расходы. Я в состоянии это делать за свой счет.

- Буквально в июле произошла одна история, когда нам пришлось вывезти близкого родственника в Турцию. И наши люди были поражены не просто качеством медицинского обслуживания, технологиями, где болезненные и кровавые операции можно заменить бескровными лазерными вмешательствами, но и отсутствием травматических воздействий после самой операции, отношением медперсонала. Как Вы думаете, вот эта разница в предоставлении медицинских услуг объясняется только бедностью?

- Нет. Бедность не всегда играет роль в этом деле. Мне кажется, имеют огромное значение образование и сознание. И не только врачей. Обязанности больного тоже должны соблюдаться очень строго. Есть превентивная, профилактическая медицина. Это работа больного. Мы только острой помощью занимаемся: оперируем, режем, диагностируем. А больной несет свою ношу ответственности. Например, в Турции скажешь близким больного: сейчас тихий час, это как комендантский час - никто не зайдет. Или, если написано: нельзя нести пищу из дома, а больному принесли, то его просто выписывают. Нарушение больничных правил неизбежно грозит выпиской.

- В наши больницы не носили бы еду из дома, но ведь ужасно кормят.

- А раньше разве плохо кормили? Ведь это всегда было. А вот если бы не носили, то, может, и кормили бы лучше. Начальник считает, что все равно родные принесут, и можно не особенно стараться. Фактически на эту еду выделены деньги. У нас почему-то думают: высокоразвитая страна – это значит все самое лучшее. Но медицина везде остается медициной и отличается только оснащенностью. Считают, что частная медицина означает, что пациенты вкладывают наличные деньги, и все только за свой счет. Но частная медицина - это когда инвестор вкладывает свои деньги в медицину. Инвестор сам покупает, сам строит, сам оснащает и потом, если ему выгодно, может составить договор с государственными учреждениями по обеспечению медицинскими услугами и привлечь специалистов. Государственные учреждения менее расторопны, и вопросы, касающиеся повседневных проблем, они не могут решать быстро и корректно. А частный сектор ориентируется на развитие технологий. Он ни в коем случае не может оставаться со старым оснащением и одновременно конкурировать с новейшими институтами в здравоохранении.

- Вы хотите сказать, что нам надо развивать частную медицину?

- Так обстоят дела во многих странах. И у нас процентов сорок-пятьдесят должен занимать частный сектор. Особенно у нас. Государство строит, государство покупает, государство платит, государство еще должно обеспечить кадрами. Это и так очень непросто, но плюс ко всему государство должно еще и лечить. А когда определенный процент государство отдает в частные руки, естественно они на себя берут эту нагрузку и при этом еще постоянно совершенствуют технологии.

- А что, разве государственные лечебные учреждения в Турции отсутствуют?

- Почему же, они есть.

- Они что, хуже, чем частные?

- Не скажу, что хуже. Вообще, головные учреждения должны быть в руках государства. Потому что оно должно контролировать. Но есть уже отработанная система, когда основную медицинскую нагрузку государство возлагает на частную медицину. Развитие частных клиник уменьшает нагрузку на государство.

- Бедный человек может лечиться в клинике, где Вы работаете?

- В нашей больнице не стоит вопрос: бедный или богатый лечится. И к тому, и другому в частной больнице в Турции медицинское отношение одно и то же. Имеется только разница по гостиничным условиям. Богатый хочет трехкомнатные апартаменты или люкс, но при этом минимальный стандарт в больнице соответствует мировым стандартам, и это то, что получает человек любого достатка. В Турции и в Европе абсолютно неимущих нет. По крайней мере, государство берет на себя ответственность за безработных и страхует полис. По этому полису любой человек в самых лучших больницах может получить неотложную помощь безотказно. И эта помощь одинакова по качественным и количественным показателям и для богатого, и для бедного.

- А сколько стоит одна Ваша операция?

- Исследование по шунтированию стоит от восьмисот до тысячи долларов. Это только диагностическая процедура. А если придется дальше лечить, чем я собственно и занимаюсь, то одна операция стоит до семи тысяч долларов. Многие наши больные сейчас разбираются в технологиях и хотят, чтобы в операции использовались самые последние достижения, и тогда, разумеется, получается дороже. Нормальное стандартное лечение в инвазивной кардиологии таково: когда обнаружено закрытие сосуда при коронографии, чтобы обеспечить этот участок работой, его надо проткнуть, расширить и установить специальную пружину, так называемый стент. Есть разные стенты. Выбор зависит от пациента.

- То есть получается, что разница еще и в выборе технологий?

- Да, но при этом стандартное лечение гарантировано любому, поступившему в клинику.

- Каким должно быть здравоохранение в Кыргызстане?

- Приоритетами должны стать охрана материнства и детства и неотложная помощь. Остальное надо постепенно передавать в частные руки. Государство только контролирует. Я читал программу реформирования здравоохранения «Манас таалими». Основной ее целью было «улучшение состояние здоровья населения путем обеспечения реформы здравоохранения, которое будет способствовать повышению уровня здоровья, обеспечит справедливость, а также эффективное использование ресурсов и практику сокращения издержек». Идеи вроде хорошие, а что на деле? Возьмем такое направление как охрана материнства и детства. Это, на мой взгляд, главная проблема в стране, ибо 61,1% населения страны составляют именно эти категории. При этом в ходе реформы почему-то почти разрушили, раздробили на мелкие институты именно службу охраны материнства и детства в республике. Реформаторы действовали необдуманно, посчитав педиатрию ненужной, заменили группой семейных врачей. Был закрыт педиатрический факультет медицинской академии, правда, позже восстановлен, но в сильно урезанном виде с 2002 года. Сокращена должность заместителя министра, который отвечал за материнство и детство в республике. Упразднены специализированные детские больницы, детские поликлиники, санатории и профилактории. И что? Показатель детской смертности с 2004 по 2006 год увеличился на 30,0%. Материнская смертность по данным пилотных международных организаций стала 100, 0 на 100 тыс. живорожденных. Зачем было разрушать ту систему, которая эффективно работала и имела начало еще в 70-х годах, когда было издано специальное Постановление, и в Киргизии охрана материнства и детства стала, говоря по-современному, направлением национальной политики. Она очень эффективно работала, если отслеживать показатели смертности при родах. И все это разрушили, успешно вернулись и даже переплюнули показатели смертности 70-х годов.

- Вы видите причины этих фактов в реформе?

- Конечно. Основная причина - неэффективность реформ. В результате таких реформ ликвидированы специалисты по материнству в областях районах, полностью упразднены амбулаторные учреждения (женские консультации), резко сокращено число гинекологических коек в стационарах и родильных коек без какой-либо замены. Семейный врач, введенный реформаторами, самая не престижная среди врачебных специальностей. Ежегодно не более 20% бюджетных мест по данной специальности заполняются молодыми врачами, значительная часть из которых, однозначно, не пойдет работать в регионы. Большинство практикующих врачей недовольны результатами реформы и покидают медицину вообще или уезжают работать за рубеж. Последний удар по службе охраны материнства и детства был нанесен в 2004 году при создании Национального центра педиатрии и детской хирургии. С этого момента практически отсутствует координация научной, организационной, методической и практической работы медицинских учреждений республики по вопросам охраны материнства и детства. Роль педиатрии снижена, а служба акушерства и гинекологии без каких-либо оснований с потерей научно-исследовательского потенциала передана Национальному госпиталю Минздрава КР.

- Ну и что теперь делать?

- Любой из нас должен задать себе один вопрос - если программа «Манас Таалими» так эффективна, то почему все хуже основные показатели здравоохранения страны? Мне кажется, все это на совести тех, кто подготовил программу. Между прочим, в основном, все это субсидировалось неправительственными грантами. Я недавно узнал, что все ответственные работники хотят быть участниками этих проектов. И все эти неправительственные гранты разворованы или проедены в виде зарплат или расходных вещей. Министерство здравоохранения не имеет приоритетов и занимается вообще всем: и туберкулезом, и психиатрией, и чем угодно. Но по профилю охрана материнства и детства должна оставаться приоритетным направлением.

- Но от туберкулеза же тоже умирают?

- Материнство и детство - это совсем другое, базовое направление. От него зависит воспроизводство нации. Здоровая женщина не должна умирать. А туберкулез, психиатрия – это болезни. Может быть, из благих намерений реформировалось здравоохранение, но мы нарушили обычное течение, развитие медицины в нашей стране. Всем замам, министрам, медицинским чиновникам приспичило участвовать в каких-то проектах или НПО. В мире нигде такого нет. Если я, как главврач или как министр, сижу на каких-то грантах, то, значит, я пою под их дудку. Государственный служащий должен заниматься только своей работой и получать зарплату только от государства. И охранять государственные интересы. Государственный человек – это особая категория. Скажем, образ английского клерка: не новый костюм, ботинки чистые, но ношеные, вид абсолютно невызывающий. И клерк гордится своим званием государственного чиновника.

- Ну, Вы сравнили, на Западе мощные привилегии у госслужащих.

- Мы это должны когда-то начинать делать. Ведь нельзя сказать, что все неправительственные организации намерены безвозмездно помогать нашей стране. Есть миссионерство, есть продвижение своих продуктов, есть внедрение на местный рынок, да много всего. Просто так 20-30 миллионов долларов кто даст? Это же не спонсорство. Всегда есть какая-то цель. Поэтому государственный чиновник должен подальше стоять от всех этих вещей. А у нас наоборот. Как только влиятельный человек имеет пост, так он при каком-то грантовом проекте. В этом случае человек уже не может проводить государственные интересы. Поскольку он будет действовать в интересах доноров.

- Думаете, у нас есть такие идеалисты? Сами бы Вы пошли на таких условиях работать?

- Если бы здесь жил, так бы и сделал. А если бы хотел только денег, то занялся бы частным бизнесом.

- Служащий должен получать либо престиж, либо какие-то пожизненные привилегии в виде пенсий, высоких страховок и т. д.

- Это нужно обеспечить. Государственные структуры, как бы их ни ругали за нерасторопность, консерватизм и так далее, стоят на охране целостности, как страны, так и разных направлений деятельности государства. Законодательно надо искоренять возможные опасности для государства. В Турции, если ты работаешь в государственной системе, ты не можешь участвовать или иметь какие-то акции в частном бизнесе. Все это проверяется. И не дай Бог, это выяснится, в этом случае человек теряет не только должность, но и репутацию.

- То есть он не имеет право вложения даже какие-то делать?

- Нет. Если хочешь зарабатывать, уходи с должности, открывай свой бизнес. И зарабатывай, сколько хочешь и сколько можешь. Это тоже приветствуется государством.

- Вернемся к нашей кардиологии. У нас есть в кардиологическом центре ангиографическая установка. Делается на ней максимум 15-20 операций в год. Сколько таких операций делаете Вы?

- Я делаю 80 операций в день на одной установке.

- Почему такая чудовищная разница?

- Понимаете, речь идет об открытых операциях на сердце. Я имею ввиду аорто-коронарное шунтирование. То есть при таких процедурах рядом всегда должен находиться кардиохирург экстра-класса, поскольку возможны осложнения. Конечно, здесь мало специалистов, мало технического оснащения. Но, тем не менее, на высокие технологии наше государство выделяет немало средств. Больные к тому же платят. Я не могу понять, что за система у нас сложилась, когда государство вкладывает, а кто-то другой получает деньги? В Кыргызстане сейчас одна ангиографическая установка на всю страну. В ней нуждаются и нейрохирурги, и кардиохирурги, и сосудистая хирургия, и урология, и гинекология. Есть специальный аппарат для стимуляции сердечной деятельности, который вшивается под кожу. Этот аппарат тоже не работает. Как мне рассказали, последние 10 лет один раз в год приезжают иностранцы, и только тогда проводятся операции по шунтированию. Собираются больные, но как только иностранцы уезжают, аппарат снова стоит. Я подчеркиваю, этот аппарат должен использоваться и, прежде всего, обеспечить нужду всех граждан республики, независимо от кардиологии.

- В чем же дело?

- Во-первых, должно быть желание, во-вторых, контроль и межведомственное сотрудничество. Государственный аппарат должен служить в государственных интересах в первую очередь. Если надо 24 часа в сутки, 7 дней в неделю и 12 месяцев в год. Одна аппаратура может пропустить в среднем 2-2,5 тысячи больных в год. Не процедур. Это также зависит от уровня качества пользователя и его отношения к своей работе. В Турции нагрузка в частных клиниках на одну установку составляет 5-7 тыс. больных в год, еще раз подчеркиваю, не процедур. Ангиографическая установка в Кыргызстане простаивает из-за неправильной организации работы и не желания руководителей договариваться. Что касается правил, критериев организации работ таких лабораторий - они давно определены. Единственный выход из сложившейся ситуации - Минздрав КР должен обеспечить круглосуточное его использование всеми нуждающимися отраслями здравоохранения. Разве это трудно? Нужно только захотеть и все. Если происходит поломка, то все равно платит государство, оно и является хозяином. Вспомните в 80-90 гг, какие очереди были в магазинах, и тоже самое сейчас происходит в коронарографии. НИИ кардиологии - хозяин по инвентаризации и только. Можно считать себя ответственным, оберегая аппаратуру, но это неправильно. К примеру; вы покупаете мерседес и закрыли его в гараж, а годы идут. Через 2-3 года его уже никто не сможет назвать новым на базаре, вы только сможете доказывать, что бережно использовали его. А на 4-й год модель поменяют. И все. Естественно, при такой потребности как у нас, несомненно должно быть поступление в кассу при лечении за амортизацию аппаратуры, на зарплату, налоги. Это не страшно. МЗ КР должен установить тарифы процедур: что государство оплачивает, а что покрывает больной. Если все это учтено, то очередь, в принципе, хороша для любой коммерческой структуры в государственных органах. Это есть новый путь существования за счет гос. средств.

- А может от такой операции зависеть жизнь человека?

- Конечно. Наши больные ездят за такими операциями и в Америку, и в Израиль. Последние два года в Астану. Но там же дорого - 7 тысяч долларов за операцию. А у нас в этом году по-моему даже 5-6 операций по аорто-коронарному шунтированию не проводилось. Хотя операции по порокам сердца, по врожденным порокам успешно проводятся. То есть, когда нет необходимости в этом оборудовании, то операции делаются. Оно и понятно, у нас очень хорошая школа кардиохирургов. Но, тем не менее, нужно пересмотреть эту систему работы. Ангиографический аппарат должен обслуживать и Республиканскую больницу, и городские больницы.

- Удивительно, неужели люди не хотят повышать профессионализм, зарабатывать, в конце концов?

- Да, работа на дорогостоящей аппаратуре - это же и дополнительные деньги. Если нет специалистов, то приглашай или учи своих.

- Как используют достижения мировой кардиологии в нашей стране?

- Мировая кардиология далеко вперед шагнула. Здесь надо менять менталитет, отношение к работе. И в первую очередь у чиновников. Лет 5-6 тому назад известный профессор Сейтхан Джошибаев попросил помочь ему достать подешевле оксигенаторы. Если возможно, то в виде спонсорской помощи. Хорошо, договорились. Одна из ведущих мировых фирм откликнулась и обещала помочь. Настало время забирать заказ. Звоню профессору, а он мне говорит о том, что возникли трудности по получению разрешения на ввоз продукции в Кыргызстан. Я позвонил к людям, от которых это зависит в Бишкеке. Ответ, конечно, меня разочаровал, я нашел дешево, почти бесплатно, а эти люди мне говорят, что у них есть деньги, и они готовы купить подороже, то есть намекают на откат. Я позвонил к Джошибаеву и сказал, чтобы они все-таки постарались решить внутренние вопросы и забрать оксигенаторы. Но им это так и не удалось. Так и остался целый институт без необходимых материалов… А профессор Джошибаев сейчас работает в Казахстане. Из-за подобных проблем и препараты, и оборудование обходятся кыргызстанцам в разы дороже. Обычная, текущая кардиологическая служба в мире для Кыргызстана сейчас стала почти новейшим достижением. Обидно.

- Вы изучали опыт частных клиник в Кыргызстане?

- Только одной клиники, под руководством Эркина Маматова. Это бывшая шестая поликлиника. Но его условия очень ограничены. Хотя он собирается переоборудовать клинику в этом году, хочет сам закупить оборудование, компьютерный томограф и коронографию.

- Почему частной медицине у нас пока не получается развернуться?

- Из-за неравных условий. Например, я открываю частную клинику за свой счет, оборудую ее, нанимаю специалистов. Государство не тратит денег. В эту клинику могут обратиться частные больные и только за свой счет. А за больных, которые сегодня лечатся в государственных больницах платит государство. Надо, чтобы такие же договора заключались с частными клиниками. Если по контракту с государством услуги частных больниц будут покрываться из ФОМСа, наравне с государственными, тогда неизбежно повысится качество медицинского обслуживания в целом. Сегодня по многим направлениям здравоохранения нужны новые здания, необходимо обновлять старые. Однако у государства нет средств. А проблема есть. В таком случае государство должно дать возможность частным лицам или компаниям строить эти клиники. Такие проекты нужно поддерживать, потому что они строят, обеспечивают рабочие места, оснащают современной аппаратурой за свой счет. Естественно, выигрывает и больной, и государство. Чем может государство поддерживать их? Уменьшить налоги, дать возможность им принять больных из гос. структур, предоставить равные условия наряду с государственными клиниками. Дать возможность появлению здоровой конкуренции. Ни одна частная клиника за рубежом не существует только на частной оплате. 30-40% больных составляют больные, обеспеченные государством и частными страховыми компаниями. Здесь определяющий фактор-выбор самого больного. Например, больному предстоит операция на сердце, и у него есть выбор – частная или государтственная клиника. Скажем, операция стоит 1000 долларов, почему же этот больной в частной клинике должен платить за все сам. Обычно частная клиника лучше, оборудование новое, имеешь право выбрать врача, соответственно все дороже обходиться. Но если больной будет платить только разницу между госоплатой и тарифами частной клиники, то ситуация кардинально изменится.

- Каков процент смертности среди ваших больных, и как Вы переживаете такие ситуации?

- Если я скажу, что смертность нулевая, то сам не поверю. Такого не бывает. Я стараюсь спасать до последнего. И если больной умирает, это всегда тяжело. Но в целом, для работы важно, чтобы этот показатель был ниже мировых. Это для того, чтобы тебе доверяли международные страховые компании. Если хочешь, чтобы к тебе шли больные из государственных структур, то показатели смертности должны быть ниже таких показателей в стране. Важно определить себе планку качества обслуживания, которую можешь предложить больному. Медицинские критерии и в частных клиниках не меняются, а меняется только уровень качества услуг. В своей работе мы приветствуем любую критику за осложнения, летальность, обслуживание и даже за качество аппаратуры. Устранение недостатков нам только в пользу. Поэтому критика в свой адрес необходима..

- Я знаю, Вы оказываете благотворительную помощь и поддерживаете очень многих людей?

- В начале 90-х годов из республик Средней Азии очень много народу приехало учиться в Турцию. Большинство студентов всего 16-20-летнего возраста. Они трудно адаптировались. Родителям поддержать своих детей не на что было. Мы занимались ребятами, они жили у нас, мы даже не спрашивали, откуда они. И мы даже не считали это помощью. Ребята почти из всей Средней Азии побывали у нас дома. Вместе мы были и в радости (свадьба, женитьба) и в горе (похороны, отправка их на родину). Это просто полноценная жизнь. Благотворительность - вещь хорошая, однако я никогда не хочу говорить об этом – теряется весь смысл того, что делаешь. Скажу только, что меценатство и благотворительность были и остаются частью моей жизни и жизни моей семьи.

- Ну, хотя бы расскажите подробности о том, как Вы вызволили этой весной из рабства девушек-кыргызстанок.

- На меня вышли мои близкие знакомые, к которым обратились родители двух девушек из Бишкека. Девушки уехали в Сирию с танцевальной группой. Всех остальных членов группы благополучно отпустили после окончания контракта, а девушек задержали, не давали им паспорта и неизвестно что планировали в будущем, а пока заставляли танцевать в ночном клубе. Девушкам удалось сообщить родителям по телефону только название отеля, где их держат. Как туда попасть, кто их хозяин, они не знали. И я не мог узнать, поскольку в Сирии нет кыргызского дипломатического консульства, и мы не могли получить поддержку со стороны МИДА. Прямо посреди ночи я обратился к мэру города Газиантеп, в котором живу, господину Асым Гузельбею, и обьяснил ситуацию. Он сразу отозвался, сказал, что его дочери скоро 19 лет и он понимает, что сейчас переживают родители этих девушек. Он позвонил мэру города Алеппо (Сирия) – в этом городе находились наши девушки. Но все было не так просто. Криминальные структуры там оказались сильными. Сирийская полиция осуществила силовое вторжение, и хозяева отеля, по крайней мере, отдали паспорта и на время оставили девушек в покое. Девушек, кстати, оказалось больше, чем мы ожидали, и там были еще ребята из Бишкека. Теперь им нужно было как-то выехать, потому что отправка через столицу Сирии Дамаск была небезопасной, по дороге всякое могло случиться, тем более, что девушкам угрожали. Мы обратились в общественные организации. К этому делу подключились мои друзья, крупные лобби из диаспор, и с помошью мэра нашего города мы стали требовать выдачи девушек моим друзьям в Сирии. Договорились, что мои друзья заберут девушек под расписку, а мы их встретим на границе Сирия-Турция. Таким образом, они выехали из Алеппо к нам, а мы с семьей к ним на встречу. Хорошо, что я поехал с женой и младшим сыном, потому что к делу уже подключился Интерпол. Они должны были соблюдать все процедуры, а я кто этим девушкам? Ни брат, ни отец, ни родственник. На каком основании они должны их мне передавать? То, что я был с семьей, обеспечило доверие и благосклонность Интерпола и пограничников. Кроме того, снова ночью пришлось звонить к нашему мэру. И девушек нам все-таки выдали. Как только мы пересекли границу Турецкой Республики, вздохнули с огромным облегчением. Через 2 дня мы их отправили на самолете домой в Бишкек. Позже в беседе с представителями Интерпола я понял, что этот промысел в нашем регионе поставлен очень широко. Выезжают группами по 20-40 человек, и по окончании действия контракта начинаются всякие злоключения с нашими гражданами, естественно визы просрочены. В общем, сценарий один. Разве наши силовики не могут поймать организаторов этого промысла?

- О чем еще мечтаете? Что хотите осуществить?

- У нас в стране была кардиологическая служба, соответствующая мировым стандартам. Моя мечта воссоздать ее. Думаю это возможно. Где государство не может, то надо подключить другие инвестиции, включая частные. Разумно привлекать и неправительственных иностранных доноров. Сразу скажу прямо - я не претендую здесь ни на какие должности, потому что в состоянии помогать своей стране, будучи просто тем, кем я сейчас являюсь. Мечтаю о реформе науки в республике. Мне кажется, должны быть введены четкие критерии при выборах руководителей научных учреждений и присвоении академических званий. А то у нас правила такие: ректор, значит, заслуживает, директор - тем более. Академические звания должны получать только по научным критериям. Необходимо, чтобы ученый мог пойти на выборы только по результатам своих достижений и исключить все субьективные факторы (семейный, несемейный, к какой партии примыкаешь и т.д.). При нынешней ситуации все директора и ректора автоматически являются участниками всех программ. И соавторами, естественно. А работу делают другие. Критерии должны устанавливаться по мировым стандартам, есть у него работы в журналах, зарегистрированные в SCI expended (scientific Citation index), есть ли книги или монографии, зарегистрированные там же, а не учебные пособия для студентов. В таком случае не смогут уже проголосовать за ученого, который это не заслужил. А то наши руководители, будучи на ответственных постах на всякий случай делают докторскую по медицине, на всякий случай создают партии из своих родственников для продвижения по партийным спискам. При этом я нисколько не занижаю труд тех академиков, которые много сделали для страны и развития науки. О них всегда помнит страна. Хотелось бы осуществить в Кыргызстане программу по искусственной почке, ведь эти больные, к сожалению, обречены, эта служба должна быть обеспечена за счет государства, и это делается даже в самых отсталых странах. У нас, к сожалению, она сведена почти к нулю.

- Как научная медицина влияет на жизнь страны?

- Очень влияет. Помните, когда произошла экологическая катастрофа, из-за аварии в Иссык-Куль попал цианид. Весь мир обеспокоился. Все средства массовой информации обсуждали эту тему. А наши аксакалы, светила медицинской науки, не хочу называть их имена, не долго думая, огласили свое мнение, мол, экология не нарушена. Может быть, их заставили, а может быть так оно и было - пусть будет это на их совести. С тех пор многие знаменитости подшучивают надо мной: “Правда, что у кыргызов особо высокая толерантность к цианиду?” Мне нечего ответить… Или, другой момент. Недавно, на совместном заседании Американской коллегии кардиологов и Общества инвазивной кардиологии, где много выходцев из бывшего СНГ и дети старых эмигрантов. Они следят за событиями в нашей республике. Иногда по ходу разговора мы подкалываем друг друга. Один из друзей говорит мне: «Давайте поедем к вам, у вас хорошо, у вас любой врач может производить экспертизу». Я не понял, о чем идет речь, тогда он стал спрашивать, знаю ли я такого-то, кем он работал, и т.д. Потом я просмотрел по интернету выборку, которую он сделал, и удивился. Потому что нигде в мире не принято, чтобы экспертиза выдавалась без наличия соответствующей специальности, хотя врачи между собой могут обсуждать любые вопросы. У меня 20 лет стажа в кардиологии. Но если попросят написать заключение по детским болезням, я откажусь, потому что эта прерогативва детского кардиолога. И никто не стыдится этого. А этот человек, по данным СМИ, всю жизнь работал организатором, политическим деятелем, государственным чиновником, лидер какой-то партии. Да, он доктор наук, но только не по судебной медицине, и при этом выступает как специалист именно в этой области и создает общественное мнение.

- Роль семьи в Вашей жизни?

- Это настоящий тыл. Несмотря на всякие трудности в жизни, мои дети растут и учатся. Мне приходится ездить по всему миру, я иногда очень длительное время отсутствую. Зная, что дома все в порядке, я спокоен и могу работать с полной отдачей. Это невосполнимая помощь для меня. В нашей жизни бывало все, и радость и горе, и болезнь. За рубежом, в капиталистической стране, без всяких материальных накоплений в первые годы адаптации было трудно. Но в этой жизни просто так ничего не дается, и в том, что все сложилось так, а не иначе, неоценимая роль моей семьи.

- Как Вы сами думаете, в чем секрет Вашего успеха?

- Прежде всего, в том, что я прошел хорошую научно-практическую школу. Из личных качеств: это целеустремленность, честолюбие (о котором раньше стеснялся упоминать), дисциплинированность. И, конечно, поддержка научного мира. Наука не знает национальностей и границ. Конечно, надо иметь ясный ум при планировании любого проекта, жестко его выполнять и делать трезвые, а не желаемые, расчеты, без всяких амбиций. Но это официальный, протокольный ответ.

А если по-житейски: просто я счастливый человек. Потому что родился и вырос в нормальной многодетной семье, чувствую поддержку друзей и близких, имею семью, у меня растут дети, я представляю отличную школу кардиологов – А.Л.Мясникова, вырос под руководством знаменитых академиков: Е.Чазова, Ю.Беленкова, К.Тернового, М. Вихерта, Н.Мухарлямова, А.Сметнева, И.Шхвацабая и Г.Арабидзе, А.Самко - почти весь список корифеев, имею поддержку специалистов крупных головных учреждений мира (Американская коллегия кардиологов, Общества инвазивной кардиологии, Американская ассоциация кардиологов). И еще я счастливый, потому что имел и имею ярых “заклятых” врагов, которые постоянно создают трудности. Я счастлив, что имею критиков, которые неустанно ищут мои ошибки, это у них как обязанность по работе. Они от зависти критикуют мои проекты и даже не догадываются о том, что подали мне еще одну свежую идею. Таким образом, борьба противоположностей - вот основной секрет успеха. Я рос, благодаря не только своим болельщикам, но и своим оппонентам. Мои друзья порой говорят мне: “Скажи спасибо тем, кто мешал тебе, кто вынудил тебя уехать отсюда”.

Говорю: «СПАСИБО!».

Справка:

Ангиография – метод, при котором обнаруживают сужение сосуда.

Ангиопластика – процедура по расширению сосуда, который сузился из-за атеросклеротических бляшек и перестал снабжать сердце необходимым питанием.

Аорто-коронарное шунтирование – открытая операция на сосудах сердца.

В. Джаманкулова, специально для AKIpress