Антонина Ли умеет не только зажечь людей идеей, но и создает эффективно работающие организации, которые в свою очередь поднимают на совершенно иной уровень самосознание общества в целом. Ее работа – есть пример того, как должна работать идея гражданской инициативы. Частная жизнь, прожитая ею, тоже весьма неординарна. О том, как дочка заместителя министра сельского хозяйства КНДР стала одним из самых ярких лидеров неправительственного сектора Кыргызстана, читайте в нашем интервью.

- Насколько я знаю, с самого детства ваша биография отмечена резкими жизненными поворотами.

- Так получилось, что по моей судьбе и по судьбе моей семьи вдоль и поперек прошлась политика. Вся моя жизнь, начиная с момента моего рождения в 1950 году, так или иначе, связана с событиями большой политики. Время, когда я появилась на свет, пришлось на гражданскую войну в Корее. Наша семья тогда вынужденно бежала в Китай. Туда нас отправил отец, чтобы обезопасить от ужасов войны. Сам он работал в то время заместителем министра сельского хозяйства КНДР.

- Ничего себе! То есть ваши родители из Кореи?

- Нет, не совсем так. Мои родители были советскими гражданами. В Корее они оказались после того, как эта страна была разделена. Северная Корея отошла под патронаж СССР, Южная Корея под патронаж американцев. Именно тогда в Северной Корее был брошен клич, призывавший коренных корейцев возвращаться на кровную родину, чтобы они помогли восстановить ее. Но возвращению отца в Корею предшествовала еще одна, более давняя, история. Когда Сталин очищал перед второй мировой войной границу по востоку страны, жителей приграничных с Китаем районов насильно отселяли в отдаленные районы. Их как животных загоняли в вагоны и везли вглубь страны. Таким образом, мои предки попали в Сырдарьинскую область.

- А почему корейцев отселяли?

- Сталин, наверное, считал, что местное население может предать его. Впрочем, мне представляется, что он во всех видел предателей и всем не доверял. Как бы то ни было, корейцев, среди которых были тогда еще совсем юные мои мать и отец, закинули в вагоны. Они ехали в течение месяца через весь Союз. По дороге более слабые люди умирали. Дети умирали в первую очередь. Родители рассказывали нам, как это было страшно. Из вагонов прямо на ходу приходилось выбрасывать трупы своих соседей, друзей и родственников, потому что состав шел, не останавливаясь. Это был ад на колесах. Преодолев это страшный путь, корейцы оказались в Сырдарьинской голодной степи. Тогда ничего такого, что мы видим сейчас, там и в помине не было. Не было цветущих виноградников, не было воды, люди не занимались земледелием. Не зря это место так и называлось - Сырдарьинская голодная степь. Корейцев бросили прямо посреди этой степи. Много еще людей погибло и по приезду. Но тем, кто остался в живых, пришлось как-то выживать. И они буквально вцепились в эту степь. И начали сеять, сажать, обрабатывать землю. То есть занялись своим привычным делом. Местное население их приняло, и именно корейцы привили в Сырдарьинской степи агрономическую культуру.

Родители там и познакомились, отца моего звали Ли Ен Се. Позже он закончил Самаркандский сельхозинститут. К этому времени Ким Ир Сен уже кинул свой клич, и образованные корейцы стали возвращаться на родину, чтобы поднимать эту огромную, неграмотную, отсталую страну. «Кровная Родина нуждается в вас» - вещал Ким Ир Сен всему миру. И в Советском Союзе многие корейцы с высшим образованием откликнулись на призыв Ким Ир Сена. Мой папа в том числе. Сами понимаете, инстинктивно хочется быть на той земле, где жили твои предки. Это не национализм, это потребность человека ощущать свои истоки. Все равно тянет на Родину. Я очень смутно помню ее, но тяга какая–то есть и до сих пор.

Когда отец приехал в Корею, у него уже было двое детей. Советских корейцев, которые приехали помогать родине, сразу поставили на высокие должности. В отсталой, бедной, аграрной стране, где население сплошь необразованное, возвращенцы с высшим образованием были очень востребованы.

- Вашего папу тоже сразу назначили?

- Да, папу сразу назначили заместителем министра сельского хозяйства. Жили родители в Пхеньяне. В 1948 году началась гражданская война, а в 1950 году родилась я. Я могу ошибаться по точности исторических фактов, но мне рассказывали, что я родилась зимой под взрывы бомб. Мама сразу после родов завернула меня в шаль и вынесла из руин. Папа тогда переправил маму, меня и старших детей в Китай. А сам остался на войне. Кругом бомбежка, выстрелы, и, естественно, не до моего имени было. Родители хотели меня назвать Пхуна – пыльца цветка - но не успели. А на границе русские солдаты не пропускают меня без имени. Они предложили маме назвать меня Антонина, говорят, вперед идущая дочка у вас будет. Так я и стала Тоней. В Китае я сильно болела, думали, что умру, и там, в госпитале, меня опять спас русский солдат.

- Когда вы вернулись?

- Мы вернулись после окончания войны. Мне было уже 5-6 лет, и я помню, что у нас был очень большой дом. Мы хорошо жили. Пхеньян зализывал раны, немножко начала оживляться экономика, страна вроде бы стала возрождаться. Папу послали учиться в Сельскохозяйственную Академию им. Тимирязева в Москву, он забрал с собой всю семью. И в то время, пока мы были в Союзе, в Корее началась волна репрессий против советских корейцев.

- То есть они уже не очень нужны были?

- Вообще-то страна нуждалась в них, но в политике, сами знаете, много зависти, темных эмоций, интриг. Всех приезжих стали вызывать куда–то, судить закрытым скорым судом. С моим отцом случилось то же самое. Его сначала просто отозвали с учебы. Якобы по производственной необходимости. Хотя уже шли мутные слухи, что пропадают советские корейцы. Папу отговаривали ехать обратно, но он был такой патриот, искренне верил, что нужен своей стране. В общем, он поехал. А мама была более мудрая, она интуитивно почувствовала, что происходит нечто плохое. Она так просила отца не возвращаться назад, но он отвечал, что не может не вернуться, когда правительство вызывает. Я помню последнюю ночь перед его отъездом.

- А семья осталась в Союзе?

- Да. Мама с четырьмя детьми осталась. Но папа о нас позаботился. Всех старших детей он устроил в Ивановский интернациональный школу-интернат. Младший братишка остался с мамой. Маму отец устроил работать на фабрику в город Иваново. Она ведь должна была на что-то жить.

А мы попали в замечательный дом, который был создан специально для детей революционеров всего мира. У революционеров не было возможности заботиться о своих детях из-за политической деятельности, опасностей и преследований, которым они подвергались. Этот интердом был создан и построен по инициативе Крупской в 1938 году, во время войны в Испании. Идея была такая: нужно учреждение, в котором дети революционеров найдут прибежище, получат нормальное образование и воспитание. Сначала по всему Союзу был объявлен конкурс на лучшее место для интерната. Дом должен был стать закрытым учреждением для детей всех великих революционеров со всего земного шара. Конкурс выиграл город Иваново - город революционных традиций, город ткачей. Ивановцы построили очень хороший комплекс, в чудесном месте, возле соснового бора, на речке Красная Талка.

Этот интернат стал моим родным домом, и до сих пор мы, воспитанники этого дома-интерната, как братья и сестры. Сегодня мы по всему миру раскиданы, но продолжаем общаться. Среди нас были дети из Испании, где в то время шла война. Их привозили таких замученных, страшных, настрадавшихся. У нас учились дети Мао Цзе Дуна, дети Ким Ир Сена, дети Долорес Ибаррури, Манолиса Глезаса - революционера из Греции. В общем, в доме жили дети всех знаменитых революционеров и помимо них дети рядовых революционеров, которые томились в тюрьмах и преследовались властью. Многих детей тайно, через опасности и риск, переправляли в Союз. У нас были дети, которых удалось вывезти прямо из тюрьмы. Они постоянно хлеб прятали - боялись остаться голодными, некоторые все время ходили в шапках, так как привыкли к тому, что в тюрьме нельзя было снимать головной убор.

- Сколько вам было лет, когда вы остались в этом интернате?

- Мне было шесть лет, я говорила только на корейском языке. Первым словом, которое я научилась в интернате говорить по-русски было «дурак». Мальчишки дергали девчонок за косы, девчонки в ответ кричат «дурак». Я и запомнила сразу. Старшая сестра, которая училась в 6 классе, приходила раз в три дня заплетать мне косы. А в другие дни я ходила лохматая, потерянная и несчастная. Но буквально за полгода освоилась и активно зажила интернатской жизнью.

- А мама?

- Мама приходила к нам. Она жила нами и надеждой на возвращение отца. Но отец уже больше не вернулся. Я потом в Бишкеке встретила очевидцев его последних дней на свободе. Они рассказали, что все отвернулись от отца, слухи о том, что он предатель пугали и самых близких друзей. Тем более, что тех, кто его принимал, потом наказывали. В определенный момент ему было даже негде поесть или переночевать. Как он перебивался, один бог знает. Очень скоро произошел арест, состоялся закрытый суд и отца приговорили к вечной каторге.

Я до сих пор не знаю, жив он или нет. Мне неизвестно что с ним сталось, неизвестно где он, и нет никакого официального документа о его судьбе. Мы переписывались до 1965 года, его должны были переправить в другое место отбывания каторги. В этот период он и пропал. Одна женщина рассказывала нам о темной и жуткой атмосфере, в которую попали возвращенцы. Она, будучи женой одного из тех, кого вызвали назад корейские власти, решилась ехать с мужем, оставив детей. Мужа ее уничтожили, а ей чудом удалось вернуться. Что только там не творили, чтобы человека сломить морально и физически. Невинный разговор по телефону о том, в какое время состоятся похороны скончавшейся жены Ким Ир Сена, на суде превращали в обвинение, что люди радуются кончине супруги вождя. Целая система всяких ходов была, чтобы сломать человека. Много чего страшного происходило в то время. Отца, оказывается, пытались даже отравить, он еле выполз на воздух из дома, где они что-то сделали с печью и чуть не убили его.

- Ну, зачем же он поехал?

- Много раз этот вопрос задавали себе и мама, и мы. Она отказалась уехать и этим спасла всех нас. Хоть и неграмотная, но умная была женщина, благодаря ее чутью мы остались живы. Слава богу, мы попали в этот интернат. Государство детей из этого интерната опекало и после выпуска, и в институте нам помогали, и квартиры нам государство предоставило. Наш отец, это уже можно говорить, был сотрудником КГБ. А раньше я думала, ну почему нашей семье так много внимания и помощи уделялось.

По мере того как мы учились, маме уже дали квартиру, постоянно интересовались в чем нуждается семья, помогали. Они считали свои долгом заботиться о нашей семье.

Но отец ничего плохого не сделал Корее и стремился всей душой помочь своей Родине. Мы все время искали его. Старшая сестра, которой уже нет в живых, писала и Ким Ир Сену и правительству КНДР. После ее смерти поиски продолжила я. И знаете, где бы мы не находились, где бы мы ни жили: и в Иваново, и в Душанбе, по разным адресам, по разным республикам, правительство КНДР нас неизменно находило и поздравляло со всеми знаменательными датами Кореи. Каждый месяц приходили бандероли с журналами на корейском языке, где на каждой странице был Ким Ир Сен и восхваления ему. Это было форменное издевательство. Потому что на наши просьбы найти отца официальные органы отвечали очень грубо: «Что ты хочешь от нас? Откуда мы знаем, где твой отец? Ты лучше радуйся, что твоя родина процветает во главе с Ким Ир Сеном.» Я пыталась даже через сеть церквей в Южной Корее подступиться к поискам отца, но не смогла. КНДР очень закрытая страна.

Хочется знать, где и как он умер, умер ли вообще. Но система в той стране построена так, чтобы лишить людей даже права знать о кончине близкого человека. Это была часть истории корейцев, которые поехали помогать своей кровной родине, а получили страшные испытания и гибель. Много семей потеряли своих близких, сколько людей сгинуло в то время! И мы могли так же как семья врага народа исчезнуть. Но мы благополучно окончили школу, а потом я поступила в институт связи в Душанбе, хотя очень хотела быть медиком. Но в мединститут дважды не прошла, потому что в то время была такая национальная кадровая политика – приоритет отдавался местным кадрам.

- А школу вы как закончили?

- В школе я уверенно шла на медаль. Но в 10 классе со мной приключилась любовь с юношей латиноамериканцем из Венесуэлы. Его звали Хосе Торес. Я до сих пор помню его. Любовь была сумасшедшая. Но в результате этих любовных волнений я не получила свою медаль.

- Пропускали занятия?

- Нет. Просто снизилось качество учебы из-за сильных эмоций. Но знания в интердоме давали на высшем уровне. Деньги на интердом шли из Красного креста и полумесяца. Мы жили в прекрасных условиях, у нас было то, что не могли себе позволить многие советские семьи. Одевали нас хорошо, у нас были красивые, великолепные формы. Отличные бытовые условия, хорошее питание, все условия для развития, прекрасная библиотека. Нас всесторонне развивали. Например, все десять лет с утра мы делали зарядку в обязательном порядке. По вечерам для нас работали самые разнообразные кружки: и фото, и гимнастика, и рисование, в общем, все, что хочешь. Часто устраивали походы в филармонию, в театры, в цирк.

- А вы чем увлекались?

-Я пела, но больше всего я любила читать, библиотека, как я сказала, была отличная. Я испортила себе зрение из-за книг. В школе я была лидером. У нас училось больше мальчиков, чем девочек, но, тем не менее, я была капитаном команды КВН и лучшей ученицей в классе.

- А что же с первой любовью?

- Мой парень дружил до меня с другой девочкой. Она очень сильно переживала, что он влюбился в меня. Но он сам начал знаки внимания мне оказывать. Знаете, как латиноамериканцы умеют ухаживать! Он и стихи писал, и цветы дарил. У них очень галантное отношение к девушкам. В тоже время они очень темпераментные. А поскольку эта девочка тоже латиноамериканка, то страсти накалились до предела. В итоге с моей первой любовью мы расстались. Потому что дело до того дошло, что та девочка готова была наложить на себя руки. Видимо, очень сильно любила его. Тут выпускные экзамены начались, мы окончили школу, и уже возникли другие задачи. Надо было думать, как дальше жить. Но воспоминание о моей первой любви осталось на всю жизнь.

- Вы потом не связывались?

- Он уехал к себе в Венесуэлу, мы несколько лет вспоминали друг друга. Он позже закончил школу, потому что младше меня шел по классам. Детей латиноамериканских революционеров привезли позже нас. Они много испытали, видели и стрельбу, и смерть. И по школе, конечно, отставали. Некоторые были и вовсе неграмотные.

- А была ли у вас в интердоме дедовщина?

- Была, но не в больших масштабах. В основном среди мальчиков. Хотя у нас в школе был совет, на котором разбирались такие дела, но гораздо большую роль играл тот факт, что все мы были без родителей, что у родителей была своя сложная и опасная жизнь. Мы стали сами себе воспитателями. И потому не было особой жестокости по отношению друг к другу. Невозможно было сильно обижать друг друга в таких обстоятельствах. Мы были как братья и сестры и варились в одном котле. Мы были дружны и жили очень насыщенной жизнью.

Какие шикарные «Огоньки» мы проводили! На наши концерты и мероприятия мечтал попасть весь город. И можно было понять людей. Яркие, красочные концерты, где кубинцы, латиноамериканцы выступали в своих национальных костюмах, греки танцевали сиртаки, иранцы показывали свои танцы и так далее. То есть вся культура мира в одном интердоме. В общем, это был удивительный мир.

- А после школы как шла ваша жизнь?

- Я поступила в Ташкентский институт связи. И там произошло главное событие моей жизни - я познакомилась со своим мужем. Его зовут Ибраев Кенеш. Он кыргыз. Моя мама была сильно против нашего брака. Она мечтала, чтобы я вышла замуж за корейца. Многие из них имели виды на меня, и только ждали момента, когда я окончу институт, чтобы сразу заслать сватов. И тут на тебе - на третьем курсе я объявляю, что у меня уже есть жених, а жених и вовсе на первом курсе учится, он только после армии поступил. Мы с ним как-то очень быстро решили пожениться. Бывает, что люди долго дружат, а потом так и не женятся, а бывает вот так как у нас - скоропалительно. Всего месяца три мы встречались. Мама как узнала об этом, так сразу вызвала меня домой и потребовала, чтобы я бросила институт, бросила неожиданного жениха и осталась с ней дома. Сказала, что не даст мне денег. В ответ я заперлась в комнате и устроила голодовку. Мама через два-три дня сломалась. Ладно, говорит, тебя не пересилишь, отдала деньги, но сказала: больше на порог тебя не пущу, нет теперь моей дочки. Но она просто пугала меня. У нас вскоре появился сын, а мама так переживала из-за наших отношений, что попала в больницу с кризом. Старшая сестра мне сказала: «Тоня, очнись. Мать есть мать, деньги тебе высылает, беспокоится. Мало ли что она тебе сказала. Приезжай, а то не дай бог, концы отдаст из-за тебя». Ну, мы с мужем поехали и помирились с моими родными.

- А его родители не были против?

- Первоначально у них тоже был шок. Сын только поступил, впереди пять лет учебы и вдруг такая новость. В августе поехал поступать, а уже в октябре объявил, что женится. Но у мужа семья очень интересная. У них отец был удивительным человеком. Хотя не принято называть имя кайн-ата, но я позволю себе, потому что очень любила его. Моего кайн-ата звали Сакиш Ибраев, он прошел войну и был правозащитником в прямом смысле этого слова. Он был настоящий борец за справедливость, к нему обращались все местные люди, когда нуждались в помощи и защите. Он был стихийный, народный защитник и очень уважаемый человек. Сам маленького роста, но такой задорный, открытый был человек. Он первый и приехал к внезапно женившемуся сыну, заехал по дороге из Ялты. После занятий друзья вдруг надевают мне на голову платок, мол, иди, познакомься с будущим свекром. Я говорю, не хочу платок, а они меня убеждают: надо. Ну ладно, согласилась. Захожу. Отец на меня посмотрел внимательно так, и, знаете, мы сразу друг другу понравились. У меня папы не было с шести лет, и я всегда подспудно мечтала об отцовской любви. И в лице кайн-ата я ее получила. Он сразу меня обнял и сказал: «Все, ты моя доченька».

- То есть национальных моментов не было?

- Нет, что вы. Он прошел войну, у него ранения, награды, он хорошо говорил по-русски. Мы потом все вместе ужинали, катались на трамвае, гуляли. Я воспитана в русской культуре, и не знала еще правил поведения невестки, что гелин с кайн ата не может свободно общаться. А мы с ним с самого начала полюбили разговаривать. Я ему свое мнение выдаю, он мне свое, в общем, нашли общий язык. После приезда кайн-ата мы с мужем решили поехать на каникулы в Боконбаево знакомиться с родственниками. У нас уже к тому времени должен был родиться первый ребенок. Муж надо мной подшучивал: доедем до Фрунзе, а дальше дороги нет, целый день на лошадях будем ехать. Я все принимала за чистую монету и просила, чтобы мне пониже, ослика какого-нибудь дали. А муж продолжал, готовься, мол, в первую ночь все местные бабки будут стоять около нас. Я все время пока мы добирались, с ужасом ждала этой первой ночи. Приехали во Фрунзе, жду ишака, а я их не разу в жизни не видела, я же чисто городская была. Муж меня успокаивает, не волнуйся, мы тебя привяжем, а я рядом на другом ишаке буду. В итоге никаких ишаков, мы просто пересели на другой автобус, очень долго ехали и, наконец, прибыли в село Боконбаево. Там нас встретила вся его семья, на меня сразу накинули платок и усадили за занавеску. Какие-то кишки принесли на тарелке, я баранину до этого никогда не ела, сижу, смотрю на всех, ничего не понимаю. Потом отдернули занавеску, все на меня посмотрели и одобрили, в общем. В семье мужа было одиннадцать детей, моя кайн-эне мать-героиня.

- Как у вас с кайн-эне отношения сложились?

- Кайн эне орусча билген жок, а я кыргызча ни одного слова не знала. Было очень тяжело из-за этого, но Кенеш переводил. Хотя семья, в основном, русскоязычная, братья и сестры мужа очень умные люди, талантливые, образованные, настоящие самородки. С ними было очень легко. А кайн-эне меня учила в тот наш приезд печку топить. Говорит отур, посадит рядом, а я не то, что печку, а баранов в первый раз увидела. Когда их пригнали с пастбища, я так испугалась, что побежала от них, мне показалось, что они за мной гонятся. Кайн-ата смеялся так надо мной.

- То есть кайн-эне приняла вас полностью?

- А куда деваться? Де-факто брак уже состоялся. Может быть, и были недовольны родственники, но никто показывал этого. Их можно понять, это было естественной реакцией, ведь парень только поступил, а его сразу же окрутили. Знаете, я хоть и чисто городская, но не строила ничего такого из себя, я за всю работу бралась в тот приезд, белила, печку топила. Старалась, в общем, влиться в семью.

- Не жалели, что вышли за сельского парня?

- Никогда об этом не думала. Просто жила. Я родила семье мужа первого внука, до этого все были девочки. Кайн-ата был так рад, он купил корову домой. Родители мужа были на седьмом небе от счастья от появления внука, а он еще такой глазастый, щекастый родился, назвали его Нурлан. Но нам надо было учиться дальше, и мы оставили сына родителям мужа. Потом я, правда, вернулась на некоторое время. Мне удалось каким-то образом сохранить молоко и еще три месяца я кормила его грудью. А потом уехала доучиваться. Мой сын так и жил с родителями мужа до седьмого класса. Только когда кайн-ата умер, мы забрали его к себе. Без кайн-ата он совсем скатился на двойки. Нас постоянно вызывали в школу, отчитывали, как, будучи из такой семьи можно плохо учиться. Когда сын стал жить с нами, возникла еще одна проблема: он по-русски не знает, а я по-кыргызски не говорю.

- Тяжело привыкать заново, если ребенок рос не с вами?

- Хоть он и не жил со мной, но материнское чувство к нему оставалось очень сильным. И сейчас из четверых он самый близкий мне ребенок. С остальными детьми он тоже объединился. Просто нужно было время, чтобы привыкнуть друг к другу. Мы первым делом начали учебу налаживать. Я объясняю ему на русском языке геометрию, физику, химию, он пытается понять меня, в общем, так понемногу мы вышли на тройки, потом на четверки и еще научились по-русски говорить. А школа в Боконбаево была сильная, сплошь заслуженные учителя работали. Но сын окончил школу нормально. Он очень хороший мой сын.

- Вернемся немного назад. Чем вы стали заниматься после института?

- Муж еще учился, когда я закончила институт. На распределении я выбрала Душанбе, там жили мои родные. Работала начальником телецентра. Муж приезжал, приезжал ко мне, и у нас получился второй ребенок. А мои, оказывается, еще не теряли надежды нас развести. Я потом только узнала, они считали, что наступил удобный момент. Я рядом, муж далеко, и зачем мне куда-то в дальнее село в другую республику ехать? А я потихоньку поправляюсь и поправляюсь. В итоге в Душанбе я родила второго сына Улана.

- У всех ваших детей кыргызские имена?

-Да. Они все похожи на кыргызов и считают себя стопроцентными кыргызами. У меня их четверо.

- Когда муж закончил учебу вы приехали в Боконбаево?

- Да, мы вернулись в Боконбаево. Тогда здесь было не густо с кадрами по связи, и нас поставили инженерами. Но я еще находилась какой-то период с маленьким ребенком дома. Это было интересное для меня время, в том смысле, что я очень тяжело адаптировалась. Я немножко избалованная, а тут воду таскать надо, дрова колоть, топить, никого рядом нет, я дома одна. И не какой-то короткий срок такие обстоятельства, а практически, на всю жизнь. А еще и дефицит, и зарплата низкая. Ну, тогда все так жили.

- Конфликтов не было у вас?

- Муж очень терпеливый человек и намного мудрее, чем я. Я взбалмошная по жизни и всегда была очень импульсивной. Все время чего-то хотела. Во мне пионерский горн звучал и звал на подвиги. А муж все понимал, все терпел и любил меня. Что только он мне не прощал. Что только я не говорила ему. Это сейчас я остепенилась, а раньше такие выкрутасы вытворяла. Характер у меня от природы очень горячий. Даже в детстве, когда в Корее жила, я так орала на улице, что нас останавливала милиция, узнать, что происходит. Или когда в гости к родителям приезжали высокопоставленные люди, а мне что-то было не по нраву, я начинала камнями кидаться, в дверь колотить. В общем, хулиганка была страшная. В интердоме я воевала насмерть, если считала, что несправедливость проявляется. Во мне уже тогда проснулась правозащитная жилка. Для меня всегда было важно, чтобы меня уважали. Однажды я устроила коллективную трехдневную голодовку из-за того, что нас заставляли переодеваться перед столовой. А нам уже по 15 лет. Почему заставляют как маленьких? В общем, чувство неповиновения во мне всегда было. И когда я, уже будучи женой и матерью семейства, вышла на работу в Боконбаево, я снова проявила свой характер. Против райкома выступала. Мужу постоянно говорили: «Кенеш, ну до чего у тебя жена строптивая». А для меня было личным оскорблением, если на рядовых сотрудников кричали. Сама я инженером работала, и меня, практически, не задевали, но я то слышала, как эти партократы чуть ли не матом орут на телефонисток. Я начала выступать против хамства. Ходила по инстанциям, писала, что так, мол, и так, я была свидетелем того, как прилюдно оскорбили телефонистку, пусть этот начальник принесет извинения. Конфликтовала и из-за национального вопроса. В головных отделениях связи, которые находились в Пржевальске и в Рыбачьем, много русских работало. Ну, мало ли какие проблемы на работе случаются. А они кричат: бараны, что, не соображаете что ли? Даже если люди и не всегда соображают в технике это же не повод обзывать их. Я однажды такой шум подняла, что женщина, которая позволила себе такие выражения, потом извинялась по громкой связи. Вот такие вещи происходили. В общем, скучно мне никогда не было. Но помимо этого я и соревнования устраивала на работе, политзанятия проводила, всех заставляла газеты читать.

- Как вы пережили перестройку?

- Во время перестройки у меня в течение полугода умерли мама и сестра. В то время гражданская война в Душанбе началась, и мне пришлось туда ездить на похороны и поминки. Я видела эту войну своими глазами, и не дай Бог такое у нас будет, когда брат на брата идет, когда в буквальном смысле по улице кровь рекой течет, когда школы, дома, больницы разрушены. Асфальт взрыхлен танками. Хлеба нигде нет (я на поминки везла лепешки отсюда). По пути на кладбище вдоль дороги вырыты огромные ямы. После обстрелов на улицах лежали кучи разлагающихся трупов. Их собирали и хоронили в этих безымянных могилах. Мы ведь тоже были на шаг от этого. Это был бы чудовищный откат. А сейчас наша страна по развитию гражданского общества намного опережает все постсоветские государства. Я часто бываю на международных конференциях, и когда представляю свой Кыргызстан, то всегда горжусь. Когда мы выступаем, то заметно выделяемся из остальных стран Центральной Азии.

После смерти мамы и сестры у меня началась депрессия. Муж смотрел, смотрел на меня и говорит: давай откроем малое предприятие, все веселее, чем сидеть инженером. Я была неплохим инженером, даже получила звание «Заслуженный связист», но что-то заскучала сидеть с отверткой. И благодаря мужу, я стала первой бизнес-вумен в Тонском районе. Бизнес у меня пошел успешно. Я окончила курсы в швейцарской ассоциации «Хельвитас», потом бизнес-курсы GTZ. И начала работать. Все мои проекты были прибыльные. Причем, хотелось что-то настоящее, большое сделать, производством заняться. У меня были связи во всех странах мира – это мои друзья из Интердома. Я высылала шкуры овец в Латинскую Америку и мне прислали их обратно, отлично выделанные. Оценку дали не хуже, чем австралийским шкурам. Мне предлагали наладить закупки шкур, я же хотела, чтобы обработка происходила здесь, чтобы были рабочие места, и сырье оставалось здесь. Экономическое возрождение – это фундамент всего, деньги надо уметь зарабатывать из того, что у нас есть в наличии. Я приглашала израильское агентство Машав, они учили всех местных бизнесменов как работать по новейшим ноу-хау в бизнесе, а не примитивно заниматься куплей-продажей. В этот период деньги ко мне очень быстро приходили. Все, за что я бралась, у меня получалось. Бизнес-идеи появлялись одна за другой, и мы их быстро отрабатывали. Я возила бензин и со двора продавала. Такой запах стоял дома, ужас, а заправок тогда еще и в помине не было. Спирт продавала, работала с местной ассоциацией корейцев, ездила в Тюмень, в Москву, пробовала коммерческие рейсы наладить. В общем, многое прошла, и было интересно какое-то время. Вела одновременно несколько небольших проектов. В штате у меня работала одна женщина бухгалтер и я. Ну и муж иногда помогал.

- Но, судя по вашей дальнейшей жизни, в бизнесе вы себя не нашли?

- Деньги я зарабатывала приличные, но знаете, они не приносили какого-то глубинного удовлетворения. Натура у меня другая, ценности другие. Деньги не дают того, что дает работа по призванию и общение. И в будни, и в праздники у меня было чувство отторженности от жизни. Я думала, вот все общаются, коллективно празднуют. Они были хоть и бедные, но счастливые, а я чувствовала себя волком-одиночкой. Все у меня было: машину купила, дом купила. В то время я уже открыла Центр восточной медицины, приглашала врачей из Северной Кореи, помимо этого цыплятами занималась. Получалось неплохо, но это был марафон: деньги, деньги, деньги. А на душе у меня кошки скребли. Была какая–то не проходящая, глубоко загнанная тоска. Я считала, что не реализовалась в жизни, что не поймала той мечты, ради которой я появилась на свет. А ведь у каждого человека есть такая мечта. Так я и жила, пока вдруг однажды моя подруга мне не сказала: «Тоня, я знаю, что тебе надо. Есть такая же ненормальная как ты. Давай я вас познакомлю». Так я познакомилась с Гульнарой Айтбаевой. С первого шага, как в 1996 году я впервые вошла в кабинет к Гульнаре, я поняла – это мое. И с тех пор мы с ней дружим. Тогда я начала речь так: «Мне сказали, что вы занимаетесь тем, что может меня заинтересовать. Она отвечает: «Да, мне звонила ваша подруга».

А время было тяжелое: спад экономики, депрессия, даже машины не ездили по дороге на Иссык-Куль. И мы стали с Гульнарой обсуждать, что можно сделать в таких условиях, как выжить людям? Говорили о том, как организовать самопомощь, не страдать, не умирать, а вытаскивать самих себя за волосы из омута. Неправительственные организации как раз этим и занимаются. В общем, она была учителем, а я ученицей. Я сразу поняла принцип работы. Деньги меня тогда не волновали, я была не бедная. Мне понравилась сама идея, энтузиазм, воодушевление, возможность личностного роста, потому что бизнес не развивает душу и интеллект. Идет одностороннее развитие: по экономическим понятиям.

Считать умеешь, разбираешься в налогах, в маркетинге, но для себя, для собственной души не было возможности развития, я как будто застыла. А тут как глоток свежего воздуха.

- И что было дальше?

-Я вернулась к себе в район, собрала близких мне по духу людей, директора школы в Боконбаево, разных тетенек моего возраста и рассказала им о гражданской инициативе, неправительственных организациях. Они мне говорят: «Тоня, если это секта, мы не пойдем». «Нет, - говорю, - ни в коем случае». Вот так в апреле 1996 года идея гражданской инициативы стала первым шагом в моей деятельности в качестве неправительственной организации. В мае мы зарегистрировали свою организацию, назвали ее «Шоола». Мой бизнес уже по боку пошел. Сначала мы шарахались из стороны в сторону в поисках генерального направления для нашей организации. Мы так любили свое детище, даже стихи про «Шоолу» писали, мол, на небосводе появилась звездочка «Шоола», которая объединила всех вместе вокруг себя, ну и все в таком роде. Первая наша акция проводилась исходя из вопроса: кому сейчас хуже всего? У кыргызов не принято бросать стариков, но оказалось, что такие все же есть. Их было немного, но они были. Идею предложила директор школы. Она заслуженный учитель и очень энергичный и креативный человек. Ее жизнь – это отдельная история. С самого начала, как русские появились в этом селе, она создала здесь мощную школу. В этой женщине был дух истинного учительства. Именно она нас повернула к этой теме, рассказав про пожилую соседку, которая вообще не выходит из дома, дети ее далеко, она совсем одна. Мы взяли списки в айыл окмоту. Оказалось, немало одиноких стариков у нас. Не сказать, что они совсем одни, у них есть где–то дети, но старость то все равно у них одинокая, пусть и по разным причинам. Мы провели исследование, кто из этих стариков и в чем нуждается. У кого крыша течет, у кого дров нет и так далее. Когда мы ходили по домам, то брали с собой еду, варенье, лепешки, масло. Кто что может. Разбились по улицам и обходили дома. Потом возвращались и обсуждали. После такого обхода одна наша участница сидела и плакала. Зашла к бабушке, а та радуется, что хоть кто-то пришел. Начала расспрашивать: кто ты? Как ты живешь? Мне не надо ничего, просто посиди у меня, доченька, говорит, хоть с живым человеком побуду. А потом в глаза заглядывает и все спрашивает: а ты еще придешь? Много было таких моментов, но обследование мы провели, узнали, кто и в чем нуждается, и я пошла с этими результатами к начальнику милиции Джапарову. Он был совсем не похож на обычного начальника и внушал мне доверие своей демократичностью. Я рассказала ему о нашей акции и задала вопрос: как вы можете помочь? А поскольку он раньше говорил, чтобы мы обращались, если нашей организации нужна будет помощь, то без лишних разговоров взял наш список и начал конкретно работать. У одного старика печка не работала. Так Джапаров привлек пятнадцатисуточников, арестованных за мелкие нарушения. Они набрали кирпичей из разрушенных зданий и сделали печку. По ходу выявилось, что у многих есть обеспеченные дети, но они заняты и не могут приезжать, и старики гораздо больше страдают от одиночества. Но, по крайней мере, самым нуждающимся, мы материально помогли. Я думаю здесь, скорее, нужен постоянный патронаж, чтобы кто-то был рядом, чтобы старики чувствовали человеческое участие. Это должно стать одним из направлений социальной деятельности государства. Пока в этом направлении целенаправленно работают только неправительственные организации. Например, Светлана Баштовенко, организовала группы самопомощи бабушек. Они собираются вместе, готовят, поют песни, вяжут, общаются. Все-таки уже не так одиноко.

А наша организация взялась за новую акцию – выявление талантливых детей с художественным уклоном. Для этого я пригласила энтузиастов, преподавателей художественного училища, с которыми я познакомилась в Бишкеке. Мы провели конкурс из трех туров: первый – по школам, потом объединенный, а на третий приехали художники, и привезли очень хорошие по тем временам подарки. Плеер, например. Дети такие прекрасные картины нарисовали! Мы устроили настоящий праздник из этого конкурса. Представляете, время такое сложное, все думают, как выжить, а тут праздник, концерт, счастливые лица детей, подарки. Я пошла просить помощи по магазинам. Меня мой муж спрашивает, что ты ходишь и клянчишь? А я же не для себя, а для детей, для гостей ходила и просила, мол, мы будем очень благодарны, приглашаем на наш концерт и на награждение за лучшие рисунки. И вы знаете, люди стали давать. Кто кило ирисок, кто сахар, кто мед, кто рис. У нас и булочки, и боорсоки были. Люди побогаче даже два коня нам дали и деньги. Благодаря помощи сельчан, мы три дня кормили, поили гостей и детей. Такое хорошее мероприятие устроили, с музыкой, с песнями. Всех до единого спонсоров, даже если человек килограмм риса дал, мы посадили в один ряд и назвали каждого пофамильно. Так здорово было, что в такое тяжелое время люди отозвались. Знаете, когда отдаешь – себя уважаешь. И потом люди увидели, какие картины могут рисовать наши, самые обычные, дети. Для них это тоже было открытием.

Вот так мы занимались разными вещами. Но потихоньку стал нарабатываться профессионализм. Сначала куда душа тянула, тем и занимались, а потом уже пришло понимание того, что мы умеем по-настоящему хорошо делать и что, действительно, нужно людям. Мы постепенно начали приходить к правозащитной деятельности. В 1998 году произошла Барскаунская трагедия. Это был первый бой, когда я лоб в лоб столкнулась с властью. Мы вместе с Толекан Исмаиловой, Асией Сасыкбаевой приехали на акцию в честь годовщины аварии. Меня потом полгода вызывали на допросы. Все, что происходило в Барскауне вешали на меня из-за дезинформации, которая появилась в СМИ. Там написали, что это я вывела людей. Оказывается, до нашего приезда там драка была с последствиями, но я узнала об этом только на третий день. Никто не погиб в этой драке, но у двух беременных случились выкидыши, потому что людей кидали как мешки. А началось все мирно. Народ вышел, потому что правительство не отвечало по обязательствам. Люди просили передать в Бишкек их требования. Но тут приехала милиция и из Тонского и Джеты-Огузского районов, и началось противостояние. Тогда и случился инцидент, который спровоцировал драку. У одного парня мать толкнули, парень взорвался и моментально начался синдром толпы. Народ с камнями на милицию пошел. Одному милиционеру даже пробили голову. Милиция сначала побежала, спряталась. Но потом силовики очухались и давай всех подряд тащить в машину. Как мешки с картошкой кидали людей в грузовики. И в ИВС над людьми поиздевались. А мы приехали уже после этого инцидента.

- А что были жертвы во время аварии?

- Прямых нет, но когда люди умирали, местные жители связывали это с экоцидом. Но точно знаю, что рождались курицы с двумя головами, неслись яйца невероятных размеров - у меня есть фотографии - барашки такие страшные мутированные появились и всех беременных женщин абортировали. Власть очень была слабая в этом отношении. Она не смогла людей защитить от последствий аварии, чиновники столько натворили глупостей, абсолютно неорганизованно и некомпетентно отреагировали на ЧП. Там была явная коррупция. Денег ведь очень много было направлено на устранение последствий аварии, а до людей доходили крупицы, которых не хватало, чтобы восстановить потери урожая и все остальные последствия. В результате этих событий мы там создали НПО из местных активистов, проводили тренинги вместе с Калией Молдогазиевой. Но конкретно в волнениях я тогда не участвовала. Я случайно встретила знакомых из Барскауна, они мне рассказали, что там панихида проходит. Я кинулась к Асие Сасыкбаевой, она такая мобильная, что буквально через два-три часа все было готово, и в пять утра мы выехали. С нами ехали репортеры из Пирамиды, другие журналисты. КТР отдельно приехали. Когда мы подъехали, моя команда уже была там, милиционеры уже переоделись. Журналисты все перепутали и написали, что «эта мудрая маленькая женщина все организовала». А я как раз не сторонница пикетов. Сама никогда не выхожу на пикеты.

- Почему?

- После того как я видела гражданскую войну в Душанбе, считаю, что пикеты это крайняя мера. Прибегать к ним надо, если исчерпаны все другие средства. По моему глубокому убеждению, это наименее легкий путь. Труднее ходить по судебным тяжбам, труднее найти компромисс, труднее заставить конкретного чиновника ответить за свои действия. В акаевские времена мы делали шикарные акции, которые давали прекрасные результаты и без пикетов. Есть два вида правозащитников это те, кто реактивно реагируют на события, и те, кто работают на долгосрочные перспективы. Надо делать шаг за шагом, надо работать очень системно и глубоко, чтобы в народе нарастало массовое понимание общественных процессов. У меня много друзей правозащитников, каждый хорошо делает свое дело, но я для себя сделала вывод: наибольший эффект дает работа на массовое правосознание. Сколько мы провели тренингов, семинаров по Иссык-Кулю. Почему Тонский район при Акаеве стал первым очагом восстания? Это и есть результат массового политического развития общества. К сожалению, обычно пикетчиков мало, ну, 20-40 человек. Я говорю всегда, ребята, идите в люди, работайте с каждым, чтобы вся масса людей смогла понять вас и пойти за вами. Наша организация работает именно на развитие массового правосознания. Что это такое? Это, во-первых, чтобы люди понимали, что такое структура государства, во-вторых, чтобы они понимали и знали законы. Хочешь, не хочешь, плохая или хорошая Конституция, но она уже принята, и это самый главный закон страны. Важно, чтобы понимали закон, знали, с чем его едят, что он может дать. И самое главное, понимали как это выгодно - знать и соблюдать законы, и в первую очередь, представителям власти. Тогда и будет порядок. Но я не то чтобы совсем против пикетов. Если меня закроют, например, и люди выйдут на пикет, то я буду рада такой поддержке. Одно другому не мешает, нужны и пикеты и рутинная работа по усилению людей.

- А как вы работаете? Просто приходите к жителям и начинаете учить?

- Мы собираем активистов и работаем с ними. Благодаря этому уже создано несколько самостоятельных организаций. От нас отпочковался «Союз учителей Тонского района», вы слышали, наверное, какие суды они уже выиграли по оплате за стаж работы. Потом отпочковалась организация детей-инвалидов, ну, и другие. Прежде, чем они вышли на самостоятельную дорогу, у них сознание постепенно менялось. Они мне говорят: «Тоня–эже, когда мы в первый раз пришли, мы как слепые были, не понимали, куда идти, что делать». А когда у них появилось знание законов, умение запустить этот закон работать как велосипед, то многие проблемы стали решаться. В налаживании работы таких объединений важны два момента, это «эдвокаси», и чтобы это были люди, которые страдают от конкретной проблемы. Мы за них не делаем работу. Можно, конечно, выйти один раз за них на пикет, пока они отсиживаются где-то, можно выйти и второй, третий раз, но важнее и эффективнее, чтобы они сами за себя побились. И в первый и во второй, и во все остальные разы. Чтобы благодаря их собственным усилиям пошло движение, и начали решаться проблемы. Когда люди начинают объединяться, сплачиваться и получают результаты, то это и есть рост массового правосознания.

- Я слышала, вы не так давно получили еще одно высшее образование.

- Мне не хватало юридических знаний, и я в 2006 году закончила заочно КРСУ на красный диплом. Мне было тогда 56 лет.

- Как учиться в таком возрасте?

- У меня мозги стали лучше работать. Мозги надо тренировать, иначе они застаиваются. Они как мускулы, если их наращиваешь, то идет развитие. Надо чтобы голова постоянно работала. Кроме того, появляется стимул достичь какого-то результата, и получаешь удовлетворение от этих результатов. Старость приходит тогда, когда ты не способен к росту. Когда нет желаний, когда интерес пропадает к жизни. Учеба в таком возрасте подстегивает интерес к жизни. А юридические знания мне очень помогают сейчас. Мы уже создали адвокатуру и работаем. Я считаю, что суметь загнать власть в рамки закона – это высший пилотаж. А возмущаться, обличать – это просто крик. Вот пример приведу, моя подруга очень сильная интересная женщина, воспитала без мужа трех сыновей. Вдруг она мне говорит, что ее выгоняют из дома. Один из банков…, у которого она купила залоговое имущество, сыграл с ней злую шутку. Здесь, конечно, был момент правовой неграмотности, или, как говорит Медведев правового нигилизма. Он, кстати, поставил главными задачами российского общества искоренение коррупции и правового нигилизма. Люди не знают элементарные законы. Моя подруга отдала деньги, вселилась, а документы не оформила. Когда стали судиться с банком, сотрудники банка не признают, что приняли у нее деньги. И пошло-поехало. Судья, который вел дело, на первом суде принял сторону банка, на втором суде мы тоже проиграли. Это было мое первое дело, и меня такая злость взяла. Уже мой учитель – адвокат с огромным опытом работы сказал, что мы ничего не сможем сделать в этой ситуации. Я три дня не спала, кучу документов перерыла. Никак не могла успокоиться, почему же судья принимает решение стороны, которая явно не права? Видно же, что все шито белыми нитками. Каждый человек, каждая судьба требует внимания, нельзя говорить обо всем народе и не иметь в виду конкретного человека. Поэтому я написала в Верховный суд, потребовала аудиенции у заместителя Председателя Верховного суда по гражданским делам. Она мне назначила встречу. Но в Верховном суде я не нашла помощи. Все они друг друга поддерживают. Мне отказали в просьбе написать письмо о выдаче решения суда. Тот судья мне не выдавал решение три месяца. «Эртен гел, бирсугуну кел»- издевается, в общем. Я спрашиваю, что мне каждый день ходить, а он мне смеется в ответ: «Сколько надо, столько и будешь ходить». Это при всем том, что он обращался за помощью к нам, ведь наша организация сильна ресурсами. Я нашла три закона, по которым можно наказать этого судью и говорю в Верховном суде, привлеките его. Мне отвечают: «Мы сами знаем, что делать с нашими сотрудниками, это наше право, а не ваше. Идите себе и не указывайте нам. Что вы, правозащитники, все умничаете?» Вот такая вот корпоративная солидарность.

Как поставить этого судью на место? Ведь он нарушил закон. Я позвонила очень близкому мне человеку Азизе Абдрасуловой. Азиза посоветовала обратиться к Турсунбеку Акуну. Мне нужна была сила против этого судьи. И Турсунбек Акун дал мне полномочия. Он повел меня в юридический отдел президента, и надо же такому случиться, там наш человек, нпошник бывший, сидит. Он сразу позвонил куда надо, и я приезжаю в Боконбаево с готовым решением в зубах. Так мы защитили женщину от банка и приструнили судью. Районные судьи теперь уважительно к нам относятся. Наша организация работает по всей Иссык-Кульской области. Люди нас знают. Во время волнений 2005 года меня очень сильно власти преследовали. А когда проходил референдум по Конституции, в 2004 году, тогда чуть ли не физическое воздействие было оказано. Мы все время были под колпаком

- За что?

- Потому что мы эффективно работаем. Я же говорю, не обязательны митинги для результата. Как только Указ Акаева вышел, что все должны ознакомиться с Конституцией, мы во время своих семинаров стали показывать на слайдах три варианта Конституции, чтобы было понятно, кого защищает этот закон, чьи полномочия и как распределяются. Ни слова от самих себя, люди сами читали и анализировали. Мы просто дали возможность сравнить, и в итоге люди начали понимать, что Конституция ужасная. Даже милиционеры, которым мы проводили семинар, отреагировали адекватно, мол, ничего себе Конституция! Потом мы в школу пошли к учителям. Тут уже до властей дошло, что мы делаем. Нас задерживают прямо в офисе и никуда не пускают. Каждый день СНБ, прокуратура, меня постоянно таскают на допросы.

Тем не менее, мы участвовали во всех независимых наблюдениях, пока, в конце концов, мне не поставили ультиматум: или уволят моего мужа, или я прекращаю деятельность. А у мужа уже было три инфаркта, Его все время из-за меня то увольняют, то угрожают увольнением. Тогдашний губернатор Токон Шайлиева терроризировала меня. Помню, как вызывала меня на ковер, стучала пальцами в кольцах по столу и отчитывала меня: «Ай кызым, кто тебя просит защищать какие-то права человека?» А мужу моему уже сказали, если твоя жена не закроет рот, то ваших родственников - и перечисляют всех по именам – выкинут с работы. А это восемь самых близких нам людей. Что я могу в такой ситуации? Муж висел все время на волоске. Спрашивает меня, когда ты уже прекратишь? А однажды признался, хоть бы скорее уволили, уже легче было. На тот момент меня сильно прессовали. Хоть я на митинги не хожу, но от меня покоя не было. Мы работали так, что это неизбежно срабатывало, как бомба замедленного действия.

- А чем закончилось вызывание на ковер к Шайлиевой?

- Шайлиева на меня кричит, а я знаю, что за мной сейчас судьба восьми родственников. Я кукиш в кармане держу, типа, вот тебе, а ей отвечаю: «Макул, эже, не буду больше.» Тут не надо возражать, выше головы не прыгнешь. Но возвращаюсь обратно и сразу к акиму нашему на прием: почему вы моего мужа мучаете? Аким отвечает, некогда мне с тобой разговаривать. Он однажды орал при всех: «Эту Антонину надо депортировать в Корею с мужем вместе, она против меня уже милицию восстановила». Как они надо мной издевались перед революцией!

Когда была маркировка, мы провели анкетирование и доказали, что народ за маркировку. Тогда даже посол Стивен Янг приезжал ко мне два раза. И в этот период меня пригласили в Америку на тренинг по выборным системам. А мне же некогда - свои выборы на носу. Но муж попросил, уезжай лучше на это время подальше. Я вижу, что он уже просто измотан всей этой ситуацией, и решила ехать. Уже в Америке прочитала в Интернете, что в Тоне революция началась. Приезжаю домой, нас не пускают, везде костры, люди возбужденные. А у меня душа радуется, что люди такие сознательные. К одному военному подошла и говорю ему: «Слушай, ты сегодня есть, а завтра тебя нет. Вы – приходящие. Власть как пришла, так и ушла. Так что веди себя нормально». С внуками иду через костры, а люди кричат мне: «Демократия приехала, с приездом, эже». Но мы тогда мощно работали с людьми. У нас не было ни одной жертвы, ни капли крови, как в Джалал-Абаде, например, не пролилось. В наши два офиса постоянно шли люди, мы консультировали, учили людей держать себя в руках, чтобы все было чисто, без разрушений, без драк. В итоге, во время тех событий, у нас только одно стекло было сломано, когда врывались в акимиат. Аким тогда убежал, приехала губернаторша Шайлиева. Но ей слова не дали сказать. Она только рот откроет, все кричат «Алдамча!» Оказывается, когда она в первый раз приезжала, то потом в интервью сказала, что среди митингующих только пьяные женщины и прочие асоциальные элементы. Все были обижены на нее, люди кричали: «Мы вас считали нашей Курманджан Даткой, а вы про нас так сказали». Она тогда откровенно сбежала, еле успела вырваться. Вся толпа за ней ринулась.

- Вам не страшно находиться все время в зоне риска?

- Один раз было страшно, когда меня вечером забрали в СНБ. Там какой-то тип орет на меня. А я же знаю, орут на сильных. Большинство НПО дохлые, берут гранты, проедают деньги, ни вреда, ни пользы. А если профессионально, умно выстраиваешь стратегию, если есть результат, то сразу начинают давить. Однажды приезжаю в офис, а там Толекан Исмаилова дерется с какими-то типами. Она до этого звонила, предупреждала, что приедет. Но Кенешу, моему мужу, сказали: «Если она приедет, мы с тобой по-другому разговаривать будем. Она второе Аксы здесь хочет сделать». И Кенеш просил ее не вмешиваться. Но в воскресенье она все-таки приехала, и возле офиса ее встретила группа парней. Началась драка. Я хотела всех успокоить, стала приглашать в офис на чай, мол, давайте там поговорим. А то ситуация вот-вот взорвется, за грудки хватают, машину чуть ли не переворачивают. Мои сотрудники пулей в магазин, что-то к чаю купить. Со страху печенье с колбасой в тарелки наложили.

За Толекан следили с того момента, как она выехала из Бишкека, и когда она в Тон въехала, сразу собрали всех руководителей среднего звена, молодых парней, загрузили их в машины. Целую облаву сделали возле офиса «Шоола-Кол». Я спрашиваю этих людей: «Что вам надо? Зачем приехали?» Открываю пазик, а там куча пьяных мужчин. Все эти шестерки зашли ко мне в офис и начали бесчинствовать, Толекан до слез довели, девчонок задирают, наелись всего, что было на столе. А один тип мне прямо в лицо курит.

Я потребовала, не кури в моем офисе, он мне в ответ хамит. Я как дала ему по физиономии. Я дерусь иногда, когда слова не понимают.

- Но он же мог в ответ ударить?

- Пусть только попробовал бы. Говорит мне: «Эненди ураин». А я даже от мужа таких слов не слышала. Я сказала ему, я тебя устрою. И я его сделала. Он потом ко мне приходил, чуть ли не на коленях ползал. Я на него заявление написала по статье «оскорбление чести и достоинства» и в министерство, где он работал, написала. Он такой ласковый пришел: «Тоня эже, биз туугандарбыз, кечирип койгула».

- А вам никогда не хотелось уехать из страны?

- Когда я сошла с дистанции на референдуме при Акаеве, я была в такой депрессии, что хотела уехать. Но оказалось для этого столько синяков нужно показать, сколько у меня не было. Некоторые ложные правозащитники так и делают, систематически провоцируют власть, чтобы уехать. При этом вообще не болеют за людей. Правозащитник - это свойство души. Такой человек не может пройти мимо равнодушно. Я никого не осуждаю, люди все разные, но правозащитников по жизни мало, особенно хороших.

В нашей работе нужен дар, накал, харизма. Вера и внутренний огонь нужны. Но помимо этого и гибкость нужна. Однажды ко мне на семинар пришли нетрезвые люди, мешают работать, срывают семинар, швыряют материалы. Я позвонила организаторам, они говорят, главное, себя обезопасьте, уезжайте. А почему я должна все бросить и уехать? На меня в этот момент уже по национальному признаку начали наезжать, мол, с какой стати нас корейцы будут обучать, что мы животные, что ли? Пьяный мужик наплевал на мое достоинство, орал на меня, размахивал руками. Я подала на него заявление. Он потом потерял свое место. Чувствуешь удовлетворение, когда ставишь на колени такого хама. Потом, правда, организаторы семинара, американское посольство, позвонили в местные органы власти и попросили корректно вести себя. Тем более, тема семинара была совершенно безобидная, по экономическому развитию. То есть нужно разными направлениями заниматься, это есть траектория летающей бабочки, чтобы власть не понимала наших движений. Я умею достигать хороших результатов, но цена за все это: бессонные ночи, напряжение, болезни.

- Как вы строите отношения с донорами?

- С донорами я часто конфликтую. Очень важно, чтобы они нас уважали и не ломали. Мое НПО, первое в истории Кыргызстана, которое сказало «нет» донору, его деньгам и его политике. Я отказалась от гранта МЕРСИКО. Чаще всего местные посредники ведут себя неправильно. Предлагают глупые проектные идеи, от которых никакой пользы не будет. В данном случае, местная посредница кыргызка так нагло вела себя, распоряжаясь чужими деньгами. После моего отказа от этого гранта пошел грязный пиар против меня в области. Я потребовала у газеты, которая опубликовала статью против меня, подтвержденных фактов. Разумеется, они не смогли их представить. С NDI я также разорвала контракт, потому что мне не понравилось, что у них двойные стандарты в отношении местных и американских сотрудников. Мы создали профсоюз по защите прав местных сотрудников. Я наняла переводчика и написала письмо в Вашингтон, что вы же приходите сюда строить демократию. А какая демократия, если вы нарушаете права местных сотрудников и привожу конкретные примеры. В конечном счете, американку, которая проводила такую политику, отозвали из посольства. Уезжая, она сделала всем рассылку, мол, прошу мой отъезд не связывать с Антониной Ли.

- А сейчас как вы оцениваете обстановку в стране? Власти к вам не проявляют нездоровый интерес?

- Очень много вопросов и мнений по этому поводу. Но в 2005 году было страшнее. Муж потом мне сказал, что его предупредили, если твоя жена не угомонится, то в озере ее утопим. При этой власти такого давления на нас не было, кроме выборов 16 декабря. Может быть, потому что не было пока крупных событий. Но я понимаю, что выше головы не прыгнешь. Нужно изменить отношение и ждать, как Ходжа Насриддин. Я всегда придерживаюсь известной формулы: «Боже, дай мне силы делать, что я могу. Дай мне мудрости, принять то, что я не могу». Но мы не сидим, мы работаем. Один мой крутой знакомый говорит, Тоня, вот люди сидят в темноте и не понимают, что происходит, а ты своими семинарами и тренингами даешь им прозрение, и они осознают в каком дерьме живут. Делаешь ли ты их счастливыми или, наоборот, более несчастными? Я задумалась. Действительно, живет человек, есть у него зарплата, он ни о чем не догадывается. А я прихожу, даю Конституцию читать, показываю, что можно жить по-другому, бужу людей. А нужно ли им это?

По отношению к моей деятельности я сейчас, вообще, не чувствую никакого внимания. Недавно захожу в акимиат, у нас новый руководитель СНБ появился. Я сама стала его задирать, мол, давайте познакомимся, неужели вам неинтересна наша организация, не слышали еще про «Шоола-Кол»? Заходите, может, чем-то будем полезны. Я всегда хочу получше узнать тех, с кем придется иметь дело. Но во время выборов 16 декабря был, конечно, беспредел. Что только я не предпринимала, но так получилось, что мы сами в тот момент слабые были, нас было всего пять человек, ночью, когда как раз и воровали голоса, никто не остался. Все боялись, а мои дрались, работали. Я вообще не хотела мониторить эти выборы, но когда меня вызвали в прокуратуру - решили нейтрализовать, так сказать, то я взбунтовалась. Муж звонит, мол, иди домой, я пришла домой, смотрю мои сидят, чай пьют. Я прямо с порога развернулась и на избирательный участок. Мы сильно с председателем комиссии схватились, он мне угрожает, я тебя по уголовному делу привлеку, а я ему говорю: «Ты мужик или баба? Делай, а не трепи языком». Представляете, кабины к стене поворачивают, мы их обратно разворачиваем, они опять, так и вертели кабины туда-сюда. Ночью пришла на подсчет, с фотоаппаратом села напротив председателя и прямо в глаза ему смотрю. А он то думал, что меня закрыли.

Но, знаете, только время покажет чего стоит новая власть. Наряду с негативом и много чего хорошего происходит, по крайней мере, в социальной сфере. Надо посмотреть, что будет. Я так считаю, пусть власть имущие живут для себя, но при этом пусть и страну поднимают.

В. Джаманкулова, специально для АКИpress.