Я - художница
Я - художница. Рисовала всегда, сколько себя помню. Когда война началась, старшие ребята плакаты писали, а мы, младшие, разводили зубной порошок, помогали подчистить, замазать ошибки. Делали пионерские газеты. У нас в школе многие рисовали. И я в эту колею вошла. На всю жизнь.
Работала от начала и до конца своей карьеры в Художественном фонде. Я лауреат международных выставок, между прочим. Картины нашего фонда хорошо покупали. Знаете, как я ходила на работу? К шести часам я в бассейне плаваю. А в семь тридцать уже готова к трудовому дню. Наши мужчины удивлялись: «Ты что, здесь ночуешь? Всегда сама первая». О, я любила свою работу...
Образование у меня шло с перерывами. Первый курс закончила и заболела. Взяла академ, замуж вышла, родила дочку. Педагоги, которые нам преподавали, корили меня, что я бросила учиться. Они предложили помощь — работу по рисованию плакатов. Все под предлогом, что потом мне зачтется в учебе. Это был дом около Союза художников, там на третьем этаже на лестнице я и работала.. Ничего не зачлось, конечно. Но эти 5 лет я рисовала. Как и всю жизнь потом.
В Советском Союзе молодым художникам, окончившим академию, давали ссуду, чтобы они творили. И если их картину купит музей или есть выставки, то ему отчислялись проценты. В Художественном фонде, куда я устроилась на работу, ссуд никто не давал, никто не помогал. Мы в своем соку варились. Зарабатывали сами в основном. Нам предлагали колхоз или организацию, куда надо было ехать и договариваться о заказах. Если есть заказ, то очень радовались. Мы были благодарны за любую работу: за реконструкцию во дворе, за украшение территории, кабинета или клуба.
Жизнь напряженная была очень. Пока я училась, жила в общежитии, всякое было. Много трудностей... Но я не люблю жаловаться. Главное – я любила свою работу.
Кыргызский костюм
Отдельное направление у меня было — кыргызский костюм.
Началось все с того, что Клавдия Ивановна (Антипина Клавдия Ивановна – крупнейший знаток культуры, традиций и быта кыргызского народа, автор научных трудов по истории и о традициях кыргызского ковроделия, узорного ткачества и многих других видов народно-прикладного искусства. - прим. ред.) предложила нашей руководительнице Ильиной (Лидия Александровна Ильина (1915 —1994) — советский график. Народный художник Киргизской ССР (1963). Лауреат Государственной премии СССР (1971. - прим. ред.) сделать рисунки кыргызских костюмов. А Ильина меня вызвала и говорит: «Вы знаете, Соколова, займитесь костюмами вы, а то я ничего в этом не понимаю». Я и сделала набросок, а Клавдии Ивановне понравилось. Она сказала: «Слушайте, у вас хороший рисунок. А чем вы вообще занимаетесь?» И предложила мне на лето поехать на раскопки, подработать. Сначала мы в Талас поехали, потом на Токтогул. Тогда нашли захоронение женщины в выдолбленном из дерева гробу, она так хорошо сохранилась. (Мумия женщины была обнаружена на территории баткенского села Кала-Булак в 1955 году командой археологов под началом Юрия Баруздина. Находка была передана в Исторический музей). И главное для меня, что в этом захоронении сохранилось много ткани, кожи, остатки одежды. Все это привезли сюда, но поскольку они не музейные специалисты, то найденные фрагменты одежды стали покрываться каким-то налетом. Хорошо, что успели спасти, занялись восстановлением. А мумия до сих пор в музее лежит.
Потом этот человек (Юрий Баруздин) снова собрался ехать на раскопки под Таласом. Клавдия Ивановна попросила его взять меня с дочкой. Он охотно согласился, так как тоже ехал с сынишкой. Я собрала вещи, взяла краски, все свои принадлежности. Но перед самым отъездом что-то мне нехорошо сделалось. Заболел желудок. Он говорит: «Давайте вы приедете в следующий раз, а ваша дочка пусть вместе с моим сыном и со мной поедет». Дочка так обрадовалась: «Мама, мама я поеду!». Я говорю: «Нет, Лена, не поедешь. Только со мной». И вы знаете, случилась страшная трагедия. По дороге и этот человек, и его сын сгорели в машине. Произошла автокатастрофа. Я тогда чуть с ума не сошла. Все мне чудилось, что моя дочь вместе с ними в огне кричит.
Как-то Клавдия Ивановна мне сказала: «По костюму работы непочатый край. Никто еще не занимался художественным оформлением кыргызских костюмов, отделки, орнамента. А старинный орнамент очень интересный». В общем, она кое-что мне подсказала, показала, и я взялась за это. Ну, и как-то я так увлеклась, что в итоге диплом на эту тему защитила. А потом много посылала на выставки. Все работы с кыргызским костюмом сразу уходили. Женщина с ребенком стоит, бельдемчи у нее расшито или девушка в шокуло, разные были картины. Все сразу забирали.
Где-то, по-моему, под Таласом нашли кусочек ткани от мужских шым (брюк), они разрезанные по боку, как раз этот кусок и нашли. И вдоль разреза идет вышивка крестиком тоненькими-тоненькими шерстяными нитками. Вы понимаете?! Что за иголки были, что за нитки, как они продевались, это же чудо просто! Мы прямо тряслись над этим кусочком, он сейчас тоже в музее где-то.
И потом работа мастеров какая была. Они сами делали краску. Были мастера такие, которые песок, кожу как-то размягчали, с песком и металлической стружкой перемешивали и делали, к примеру, чайники, которые можно было над костром кипятить. Ни кожаный, ни металлический это чайник, не поймешь. Там кожа, песок, метал, стружка. Как они это делали? Где-то у меня было описание.
А по областям у нас совершенно разные костюмы.
В женских костюмах северян и южан тоже очень резкие отличия. У северян длинные белдемчи, обязательно мехом отделанные, кереге у них металлическое, с висюльками. Женщина чуть-чуть повернет голову, и они звенят дзинь-дзинь. А у южанок короткое белдемчи, без меха, без подкладки. И только из трех цветов, уж какие она сама выберет. Широкий вышитый пояс. На груди, как туркмены носят, бляхи с инкрустацией на тесемке висят. И у них уже совершенно другое кереге. Во-первых, оно вышитое, а сам элечек надевают крест на крест и наматывают так, чтобы над лицом был козырек от солнца. Без всяких металлических висюлек.
А почему, вы думаете, кыргызские женщины, еще наше поколение, с ровной спиной ходили? Откуда такая осанка королевская? Это потому, что тяжеленные монеты на косах висели. А у памирских кыргызов другие чачпаки были — это целый чехол для волос. Женщина свои косы полностью в него погружала. На этих чачкпаках чего только не было — и колокольчики, и вышивка, и какие-то металлические изделия.
Много интересного можно рассказать об одежде кыргызок. Например, у женщин были специальные нагрудники для кормящей мамы. Такой нагрудник сверху на груди на пуговички застегивался, мехом отделывался, очень тепленький. Обязательно был украшен очень красивым орнаментом. Кормящая мама отстегнула его, покормила ребенка и обратно повесила. И грудь в тепле. Никакие морозы, никакие ветра не страшны.
Для женского здоровья были специальные такие клины, что-то похожее на широкий галстук. Они пристегивались к поясу, прямо посередине. Я впервые увидела такой у бабушки, которую повстречала на съемках «Манаса». Спросила, что это за клин такой, а она говорит: «Когда зимой на улице готовим, присядешь, а клинышек этот спускается между ног и закрывает все».
Много чего интересного в женском кыргызском костюме. Невесте раньше кружевом закрывали лицо. И еще у нее обязательно были перчатки. Невеста сама себе вязала такие перчатки. У меня хранились такие, я потом своей начальнице отдала. А она все за свое стала выдавать. Ладно, уже ничего мне не надо.
А у мужчин более умеренный костюм. Сейчас выступают артисты-мужчины, все в орнаментах. Ну, это прямо ужас и стыд! Раньше мужчины, если и носили узор, то очень сдержанно, клин какой-то, или углы только отделаны.
У меня было много эскизов. Я так жалею, что все утеряно. Что-то продано за бесценок. Когда нужда наступила, и я заболела, пришлось многое продать за бесценок.
Кино
Я работала на нескольких фильмах.
Начала с «Тайной мелодии». Чудесный был сюжет про китайцев. Антрополог и ученый Петров доказал по раскопкам, что китайцы здесь тоже жили, захоронения у них были, их сабли здесь находили, орнаменты у китайцев были, как свастика настоящая. Но с Китаем у нас тогда были очень напряженные отношения, и работу его приняли, но опубликовывать не стали.
Потом начался «Манас...» Мелиса Убукеева. Я сделала чудесные эскизы. К сожалению, фильм закрыли. Убукеев – умница был большой, это у него было не отнять, он так много знал про кыргызскую историю, про кыргызов, старинные обряды изучал, песни. Талантливый был человек. Но пил. Потом уже пить не на что было, но все равно он очень любил компании, весь этот образ жизни. Я видела, как, например, Болот Шамшиев работал. Это же совсем другое дело. Он и в группу брал людей, которые работали на износ. Мелис же в группу брал людей, которые ему стул поднесут, поддакивают ему: «Байке, байке...» В общем, нравилось ему это. А комиссия периодически приезжает и постановляет: «Закрыть фильм!» Потом опять все сначала.
В общем, однажды я решила все эскизы собрать, выкинуть ненужное, что-то подытожить. Разложила все на столе, вдруг прибегает Мелис: «Люсенька, турок будет продолжать «Манас», давай материалы». Я говорю: «Мелис, во-первых, материалы я только разбираю, во-вторых у меня из ЮНЕСКО забрали много эскизов, я ничего показать тебе не могу». Он говорит: «Давай что есть» Сгреб все, что было на столе. Я говорю: «Мелис, это мои работы, ты не имеешь права!» Он ответил: «Я тебе вечером все привезу». А этот турок уехал к себе и умер. Опять денег нет. Потом Мелис заболел, у него ногу отняли и вскоре он тоже умер. К жене пришла, она говорит, что все выкинула, она-то не знала.
А такая большая работа была. У меня все это иностранцы хотели купить, а я отказала, сказала, что это достояние Кыргызстана. Вы знаете, сделаешь одну работу и ведь никогда уже ее не повторишь. Никогда! Это ведь, как ребенок. Что у меня было, я в ЮНЕСКО отдала Адаш Токтосуновой. Тут Акаев удрал. Пришла на место Адаш какая-то мадам, она эти эскизы увезла. Я ей говорю: «Зачем вы берете?» А она ответила: «Это не ваше дело». Так все эскизы и пропали.
Адаш потом ей говорила: «Вы не имели права без нас увозить эскизы». Потом Адаш восстановили. Но к тому времени был уволен фотограф, с которым мы работали, и я его найти уже не смогла. Мы ходили к той женщине домой, она в элитных домах живет… Так она даже на лестницу нас не пустила, говорит: «Я сейчас милицию вызову и вас посадят».
Кыргызские костюмы я восстанавливала по-всякому. Где рисунок найду, где в музее обнаружу какую-нибудь рухлядь, много читала источников, а бывало и расспрашивала старушек. Когда для «Манаса» поехали выбирать натуру, оператор, чудесный был человек, говорит мне: «Люся, там три богатые, большие юрты стоят, наверное, старики есть какие-то, пойдем, порасспрашиваем». Мы пошли, к нам вышла очень пожилая женщина. Мы представились, мол, вот оператор, вот, суротчу по костюмам. Бабушка сразу внучку позвала и говорит мне: «Кел, кызым, пошли». Мы зашли в юрту, она открыла свой сундук и начала все мне показывать. Не забуду никогда этот вышитый бархат, эти орнаменты... Я там так и осталась. Сказала, что потом меня чабаны привезут. Сколько перерисовала, сколько узнала нового. Я у нее много тогда почерпнула. Очень много.
А сколько мне пришлось сделать военных шапок для «Манаса». Ночами тачала. Мы брали грубую мешковину, я ее покрывала серебрянкой. Все высыхает, потом шью, а на съемках они выглядели точно, как железные.
Сапоги делала. Сапоги были у мужчин на маленьком каблучке и с загнутыми носами, я из кожи вырезала орнамент и наклеивала на сапоги. В основном, конечно, заказывали в мастерских, но и там приходилось все время приходить, смотреть, вымерять, сколько да как.
Был на съемках такой случай.
Однажды Мелис сидит и при всех нас целится в сову, говорит: «Я сейчас ей в глаз попаду». А я жалею сов, их столько на шапки поуничтожали. Я ему: «Убукеев, что ж ты делаешь? Этих сов штуки остались. Я сейчас ружье твое заберу!» А он мне: «Я докажу, что я в глаз попаду». Я у него ружье прямо выдернула из рук, он как вскинулся на меня: «Вы себе много позволяете!» А я ему говорю: «Это ты себе много позволяешь, ты же кыргыз, как тебе не стыдно!».
Над фильмом «Манас» мы работали как проклятые. Какой был сценарий, как начинали! Когда приезжала комиссия, чтобы закрыть, мы им показали кадр, где у большого чана борются два человека. А под чаном огонь, а борцы прямо над чаном. Это кадр был изумительный! Проверяющие не верят: «Что за плагиат? Это же ясно, что японские снимки». Мы говорим, что можем вам показать и повторить это все. Они в восторге были. Ну, что умница и талант Мелис, да, но вот так с ним случилось, что ж сделаешь?
Плакатная история
Костюмы – это одно направление моей работы. Эти работы в основном на выставки шли и хорошо раскупались. А еще я делала политические плакаты.
Любила я плакаты. Столько их про пьяниц сделала! Однажды в Чуйской области мне председатель одного колхоза говорит: «Слушай, Люся, у меня есть такой мастер, ну, прямо золотые руки, но пьет по-черному. Не знаю, что и делать. Нарисуй мне плакат про пьяницу. Авось проймет его». Я сделала плакат, отдала. Приезжаю, чтобы документы подписать, а какой-то человек мне говорит: «Я сейчас тебе башку оторву!». Я говорю: «Кто вы такой? За что?» Он говорит: «За то, что ты меня на плакате нарисовала!». А я и не видела этого человека ни разу. Так совпало, что нарисованный персонаж оказался как две капли воды похож на настоящий.
Жизнь после пенсии
На пенсии мне несказанно повезло, мне предложили работать с детьми-инвалидами. Кто-то узнал, что я детей очень люблю. Меня пригласили корейцы, которые организовали центр реабилитации. Команда была чудесная, имена, простите, уже не помню, но мужчина- организатор был спортсмен и занимался большой благотворительной деятельностью.
Чего он только не выдумывал для больных детей. Например, привезет со свалки колеса, все почистит, сварит, скрепит и таким образом сделал лестницу для тренировки детей-инвалидов. Ремень с поддержкой помогал подняться такому ребенку. А обратно кнопкой нажмет и потихоньку спускается. Этот человек душу отдавал детям. Логопед у нас была тоже исключительная, она закончила Ленинградский институт. Работая в паре с массажистом, чудеса творила. За шесть месяцев у нее мальчик заговорил, у которого не то, что там речь невнятная была, а слюна текла изо рта. Когда он четко сказал «Мама! Идем!», мы все были в шоке. Понимаете, что это были за специалисты? Музыкант была женщина такая же увлеченная делом. Как она занималась с детьми! «Ну-ка, давай, - говорит, - пой под музыку ма-ма-ма... или не-не-не, а язычок вот так держи». И дети начинали разговаривать. Мы все вместе этих детей старались вернуть к обычной человеческой жизни. На них смотреть — сердце разрывается. Я преподавала им рисунок. Хорошая подобралась тогда компания, просто великолепная. Сейчас эти корейцы в Африке в какой-то очень бедной маленькой стране также помогают детям.
Это был центр возле онкологии. Потом этим корейцам чиновники предложили не детьми-инвалидами заниматься, а взять из многодетных семей и от матерей-одиночек. А нас всех стариков-пенсионеров потребовали уволить, мол, они и так пенсию получают и надо нанимать молодых. Мы очень обижались, ведь молодые нетерпеливы, орут на ребенка-инвалида: «Что ты слюни не вытираешь!». Им непонятно пока многое, они, знаете, не пережили еще ничего. Ну, ладно, мы ушли.
Дорога домой
А в Кыргызстан я в войну приехала. Сначала был Челябинск, там такой голод и холод был, что хоть помирай сразу. В Челябинск мы попали случайно. Я ехала со своей теткой и ее маленькими детьми. На одной остановке после бомбежки тетка говорит: «Сиди с детьми, держи вещи. Я сейчас кипяток принесу». Она ушла и встретила там знакомую женщину, которая позвала ее в свой поезд: «Давайте скорее, сейчас уже отправляемся». Мы и погрузились в военный поезд с военным оборудованием, следовавший в Челябинск, поскольку там решили сделать танковый завод. В поезде ехали семьи инженеров и рабочих завода. Такие комфортабельные вагоны были. Мы едем, радуемся. Тетка моя — пианистка, они вместе работали с женой инженера. Так и приехали мы туда. Нас спрашивают: «А вы кто?» А мы никто. «А как вы попали в военный поезд?» Вот, знакомую встретили. Такой скандал был — инженера чуть не арестовали, а нас отвезли в какой-то спортивный лагерь. Там немцы, чеченцы, прибалты... Всех нас посадили скопом, сюда в Киргизию и повезли.
Немцев сразу в Джанги Пахта поселили, вот где каторга-то была. Знаете, когда хлопок — это какой-то ужас. Раскрывается чашечка, а она вся в мелких иголочках. Вот только на солнце видишь, как они летят.
А нас отправили во Фрунзе. Потом дядя нас разыскал, он с фронта приехал весь покалеченный. Мы с ним в Москву вернулись. Там квартиры наши уже заняты, никаких вещей наших нет, книг тоже и в помине нет. В наших комнатах живут чужие люди. Дяде дали комнату 30 метров. Тетка моя такая злая была, ей все комфорт нужен был, и она его ела поедом: «Вот еще эту дуру навязал мне (это про меня). Мог на заводе работать, зачем на фронт пошел?» В общем, не было мне там места никакого. Мама моя очень рано умерла. Папа ушел на фронт и не вернулся. Я была одна на этом свете.
Списалась с бабушкой из Фрунзе, у которой жила на квартире, соседка у меня тоже была чудесная. Спросила их: «Можно я приеду? Мне жить совершенно негде». Они ответили: «Конечно, приезжай». Так я и приехала сюда и осталась здесь на всю жизнь.
Мечтала,что у меня много детей будет, но родила только одну дочку. Как говорится, загадываешь одно, а получаешь совсем другое. Муж мой тоже был художником. Умер. Я сама вырастила дочку. Работала всю жизнь, все успевала — и дома, и в миру, как подкралась старость, и не заметила.
Старость
Я бодрая была, мне мои года никто не давал, пока этот перелом (у Люсетты Арнольдовны перелом шейки бедра. - прим. ред.) не случился. Все как-то сразу произошло. Я ездила к дочке в Россию и потратила все деньги. Потом меня обокрали.
И тут упала. Боль была дикая. Сразу поползла до двери, кое-как доползла, чтобы открыть скорой помощи. Отвезли меня в больницу. Сутки пробыла, говорят, надо деньги на операцию. А у меня денег совершенно нет. Потом соседи пошли в министерство, мол, как это так, она заслуженный человек, столько работала, всю свою творческую жизнь отдала Кыргызстану. В министерстве дали 24 тысячи сомов. Я не знаю, сколько эта операция стоила. Операцию сделали, но ведь дальше уколы надо, то, се.
Денег нет, моя дочка Леночка, она живет в России, продала свое пальто. Она купила чудесное пальто с подкладкой. Если подкладку снять, то будет демисезонное. Она была так рада, что наконец-то этой зимой будет в тепле... И тут срочно нужны деньги.
Она продала это пальто и выслала мне 10 тысяч. А ведь она тоже одна и болеет. Соседка мне их принесла в больницу. Врач при всех взял эти деньги, сложил в карман и сказал: «Завтра я ее выписываю».
Выписали меня, и никакого наставления врача о том, что делать. Хирург как-то появился и сказал: «Ходить надо, надо ходить!». Я не могу, мне больно, а он все: «Ходить, ходить. Все после операции ходят». Начала я потихонечку ходить — больно ужасно, дали мне одного мальчика студента, чтоб он меня водил. Он за стул берется и идет, а я за него держусь и немножко иду. Боль такая, что сил моих нет. Позвонила врачу, он сказал рентген сделать. Привезли на рентген, он говорит: «А! Надо лежать. Месяц надо лежать и не двигаться». А я говорю: «Почему же вы сразу не сказали? Я ведь хожу каждый день с муками и со слезами». Месяц я отлежалась, и мне еще хуже стало. Опять на рентген. И опять ничего не написали. Однажды врач приехал вечером, как раз здесь женщина была, которая за мной ухаживала за плату, она ему говорит: «Ну, посмотрите, она же совсем не может ходить». Он: «Упражнения делайте». Я пытаюсь делать. Но все время мучает эта боль. Никогда не думала, что могу жить с такой болью. Я врачу говорю: «Я ведь не прошу у вас танцевать. Пусть нога будет короче, пусть! Только снимите боль! Я же работать должна». А он в отпуск уехал. Врача зовут Нурбек Атабеков. А участковый врач приходит и все время говорит: «Тренироваться надо, тренироваться надо...» Так как тренироваться-то?
Довели меня до слез прямо.
Самое стыдное, что живу в таком хаосе. Как ходить перестала, так невозможно убраться дома. Перед людьми неудобно. Ну, ничего, пока у меня мальчик, который помогал учиться ходить, он иногда в долг убирает и слава Богу. Мы договорились по 50 сомов. Я пенсию получу и заплачу. А больше нанять никого не могу, 400 сомов в день – это невозможно дорого. Дочка прислать не может — сама болеет.
Но, вы знаете, Бог посылает мне добрых людей.
Транспортировка в машину скорой помощи
Часто думаю: «Господи, хоть бы кто-нибудь пришел». Ведь одна целый день сижу. Соседи почти все на дачах. Ни до кого не дозвонюсь. А придут, так с моей ногой я пока до двери доберусь — это целый час. За стул держусь, передвигаю его, потом ноги подтягиваю.
Знакомый привез инвалидный стул, но он по размерам не подходит. Не для маленьких квартир. Если здесь проходит, то в кухню не проходит. А врач приходит и говорит: «Надо убрать это все. Рамку выдолбить!» А кто ж замазывать будет? Он: «Ну, мастера позовите». А где деньги, вы что? Вопрос так и остался открытым.
Транспортировка в машину скорой помощи
У меня однажды продукты все кончились. Думаю, обращусь я в русское посольство. Пришла. Говорю, у меня положение такое — деньги кончились, нанять никого не могу, чтобы за мной ухаживали, сама еле-еле двигаюсь. Мне ответили, что это не их компетенция. Если вам надо переехать в Россию, то мы чем-нибудь поможем. Единственное, можем продукты вам привезти. И вы знаете, привезли. И слава Богу. Теперь мне на всю зиму хватит.
Деньги мне бывает предлагают разные люди, я никогда не беру. Что вы! Это нехорошо. Продукты — да, не отказываюсь, но никаких денег. Я прямо со стыда сгораю, когда мне их предлагают.
Некоторые люди предлагают помощь, и взамен просят прописать их в квартире. Один раз предложили, мол будем за вами ухаживать, только перепишите квартиру на нас.
Приходила какая-то женщина, разносит помощь старикам. Приносит кушать через день или каждый день, не помню. А у меня желудок болит. Манку, лапшу — мне нельзя. Гречку можно. Первое я не могу есть. А она говорит: «Мы не ресторан, чтобы вам отдельно готовить?». Я ей: «Ну, почему вы так, я же не говорю, что это плохо, просто мне не надо». В общем, отказалась я от этих обедов.
А сейчас вот нога не работает. Зрение было бы хоть немножко, восстановила бы все свои эскизы. Слуха тоже почти нет. Ходить теперь не могу, вот это беда так беда, не могу ни приготовить себе, ни убраться. Родных здесь никого нет. Денег на сиделку тоже нет...
Но ничего, я прожила великолепную жизнь, хоть и трудную, но зато я очень много познала людей, много рисовала. Жила по душе. Все понимаешь потом, когда поздно уже. Какая ерунда – многое из-за чего переживала.
Эпилог
Больше всего я страдаю от того, что стала плохо видеть и уже не могу рисовать. Ах, как мне хочется рисовать! Вы знаете как? Я даже во сне вижу, что я рисую и у меня так хорошо получается. Это не передать словами, как я тоскую по рисованию, больше ни по чему в своей жизни я так не тоскую...
Специально для АKИpress В. Джаманкулова
