- Ни то и ни другое. Строго определенных сроков в системе фондов «Сороса» нет. В практике фондов директора работают и более 10 лет, и только два года. Вопросы о ротации где-то витали. Когда об этом спрашивают, не знаешь, как реагировать, то ли людей беспокоит, останусь я или нет, то ли намекают, что мне давно пора. Но с формальной точки зрения ничего такого не было. Никаких намеков и предложений уйти.

- Насколько я знаю, к Вам очень хорошо относилось не только центральное руководство, но у вас к тому же прекрасная репутация как внутри, так и вне местного Фонда. Что же произошло?

- Ничего не произошло. Я ухожу по собственному желанию, потому что слишком долго работаю в одной организации. У экономистов есть термин «шкала понижающейся отдачи», когда те же самые усилия, вкладываемые в каждый последующий шаг, пропорционально приносят меньше отдачи. Я невольно стал ощущать, что нахожусь все время в одной и той же самой колее, и попытки вырваться из нее суммарно превосходят другие продуктивные действия. В один момент я понял, что все время пытаюсь вытащить себя за волосы из этой колеи.

- Из какой колеи?

- Мне стало тяжелей искать новые направления, новые подходы. Как директор, я участвую в определении того, чем Фонд должен заниматься. И я стал обнаруживать, что делаю то, что уже было, ну, может быть, с некоторыми модификациями. Свежий человек по-другому может взглянуть на ситуацию. А я уже смотрю через призму привычного опыта. И нахожу только оттенки, когда нужен радикально другой подход.

- А правление как отреагировало?

- Я их огорошил, конечно. Мосты я сжигал один за другим, сначала с семьей поговорил, потом с председателем Правления, потом со своим руководством.

- Сотрудники, наверное, тоже в шоке?

- Да. В некотором роде. Я выбрал не очень удачный момент сообщить им об уходе. В апреле, празднуя свой день рождения, я в конце почему-то вдруг ляпнул, что это последний мой день рождения в офисе.

Когда придет новый человек, им нужно будет привыкать к другому стилю. Но мне кажется, в целом в фонде самодостаточные люди. Они справятся.

- Многие, наверное, не поверят, что человек сам может уйти с должности, где есть возможность контролировать немалые финансовые потоки, серьезно влиять на процессы в стране, получать хорошую зарплату, в конце концов?

- Это один из факторов, который меня сдерживал в окончательном принятии решения. Здесь очень интересная работа, которая обогащает внутренне. Фонд «Сороса» - уникальная организация, она дает широкие страновые горизонты. Но другие мотивы перевесили - большой груз ответственности, есть неприятные моменты, связанные с моей ролью администратора. Ну, и плюс какая-то усталость. Хотя мысль об уходе завладела мной давно. Когда я только стал директором, я знал, что это будет не вечно. Сначала думал до 2005 года доработать - это веха для страны, выборы и т. д. После 2005 года Фонд вместе со всей страной ввергся в хаотическое движение. Но, наконец, я решил остановиться. Если затягиваешь с решениями, то потом сложнее уходить. Потому что какой-то стиль, образ жизни сложился, выработались определенные профессиональные ритмы. Это как наркотик. Пока я не уходил, я не позволял институционализировать процесс смены руководства. Кстати, своим шагом я невольно подталкиваю других директоров, они мне об этом говорили. Вообще, у меня несколько мотивов ухода, в том числе - семья, нужно дать внимание и возможность для развития детям.

- Словом, кризис среднего возраста. Может быть, вам просто отпуск взять, и все встанет на свои места?

- Директорам Фонда полагается 4-хмесячный творческий отпуск, и я сейчас подумал, что, наверное, воспользуюсь им.

- Какова роль директора в работе Фонда?

- В первую очередь согласовывать интересы внутри Фонда в рамках программных направлений. В общем, это определяет правление, но моя роль как директора, чтобы то, что правление, как основной орган вырабатывает, сопрягалось с процессами, которые происходят среди сотрудников. Фонд «Сороса» является структурной единицей, хотя и автономной, более широкой сети института Открытого общества. Там тоже есть какие-то подходы, это тоже должно быть услышано. То есть все решения должны быть сопряжены с различными участками и наиболее эффективным образом для страны.

- Есть версии, кто будет следующим директором.

- Нет версий. Мы объявим конкурс. Это сложный процесс и в плане отбора кандидатов, и в плане пертурбаций. За 7 лет все устоялось, как бы я не пытался минимизировать свое участие, но руководитель определяет стиль, с этим ничего не поделаешь. Это будет не очень просто для Фонда, но я думаю, в целом все пройдет без особых кризисов, сейчас хорошее правление, многое отстроено, стратегия определена, Новый человек попадет в уже выстроенный процесс.

- Что Вы считаете своими основными достижениями за семь лет руководства фондом?

- Одна из моих обязанностей – работа с персоналом. Важно дать людям знать, что они делают большое и нужное дело. Мне удалось выстроить процессы так, что люди чувствуют свою долю участия и, соответственно, свою меру ответственности. Самым главным для меня были и есть человеческие отношения, и на этом я строил работу. Одним из самых интересных успехов для меня лично был разговор с женщиной, которая пришла в Фонд с просьбой о такой помощи, которую мы заведомо не можем оказать. Глухонемая девушка со своей матерью просили профинансировать операцию. Я полчаса объяснял им, почему мы не можем оказать эту помощь, и где-то через неделю я получаю письмо, в котором они пишут: «Спасибо, что поговорили с нами». Нужно, чтобы люди ощущали, что в Фонде работают не какие-то там бюрократы, а те, кто будет пытаться вникнуть и понять их проблемы. Я пытался привить Фонду человеческое лицо. Мне кажется, что-то получилось. Это тем более важно для меня, что часто возникает ощущение, что многое из того, что мы делаем – наносное, как игра, которую можно разрушить и заново собрать. А человеческие вещи остаются.

- Какие еще направления в работе Фонда, по вашему мнению, состоялись?

- То, что мы называем общественной политикой. Это у нас получилось, и нужно куда-то с этим двигаться. Фонд пытается понять, в чем структурные проблемы развития общества и в каком направлении надо двигаться, и каким образом разным заинтересованным группам совместно что-то выстраивать.

Правда, после 2005 года это все стало сложней делать, но в нашем опыте много интересного и важного. В плане работы с гражданским обществом есть какие-то подвижки. И еще один важный аспект. Мы предприняли попытку работать с другими донорами. Когда я стал директором, все финансирование шло от института открытого общества. А мы опробовали возможность работать с другими донорами. USAID, DFID, европейская комиссия. Это у нас получилось, хотя было не очень просто. Фонды «Сороса» – гибкие мобильные структуры, работающие над специфическим проблемами. И донор этих фондов готов рисковать и доверять местным людям. А другие доноры – это совершенно другие требования. Понятно, что наш нынешний основной донор вечно не будет нас поддерживать, и если мы хотим как организация что-то дальше делать, то мы должны думать о диверсификации ресурсов. Любая структура, финансируемая донором должна думать, чем будет заниматься. Даже если «Сорос» оставит благотворительный траст для своих фондов, все равно нужно искать новые возможности.

- Сколько ежегодно денег привлекается через Фонд «Сороса» в страну, и каково значение его работы для страны?

- Где–то 4,3 млн. долларов осваивается ежегодно. Скоро Фонду 15 лет, в страну за это время мы привлекли около 50 млн. долларов. Это выражено в ряде программ, проектов, в различных мероприятиях. Эффекты в разные периоды имели разное значение. В первые годы, это середина 90-х - специфическая ситуация, развал Союза и основной вопрос: что делать? Кадры, которые не знали, как применить свои знания, преподаватели, которые не знали чему учить. Сейчас мало кто это вспоминает. Фонд тогда был полезен стране в том, что давал возможность высказываться и создавал условия для этого через поддержку различных организаций. Люди могли свободно писать, отслеживать происходящее, и в то же время создавалась возможность взаимодействия. Было важно, чтобы нашлись какие-то общие ценности, потому что кто-то мыслил еще советскими стандартами, кто-то привносил западные модели. И нужно было формулировать, озвучивать: что важно для экономического развития, что важно для ситуации с правами человека, что важно для СМИ, и куда должна страна развиваться в плане этих норм и ценностей. В этом отношении у Фонда получилось, не могу за всю страну говорить, потому что в плане финансирования у нас, по сравнению со страновым, очень небольшой поток. Но мы поддерживали организации и людей, или как мы называем их на своем «жаргоне», тех субъектов игрового поля, которые пытались иметь свое мнение и что-то вкладывали в общую картинку развития страны. Конкретные изменения у нас также заметны в области борьбы с ВИЧ, СПИД. Вначале милицейские чины - генералы топали ногами и говорили, что нужно только сажать наркопотребителей, а через несколько лет мы обнаруживаем, что за одним столом сидят эти же чины, а рядом - бывшие наркопотребители, которые уже организовались в свои неправительственные организации. И вместе обсуждают совместные усилия в этой работе.

- Кстати, в ситуации с ВИЧ, СПИДом заметно, речь идет не только о вашей организации, что финансируется в основном работа с наркопотребителями, то есть шприцы, метадон – это, пожалуйста, а реабилитация, люди, которые пытаются избавиться от наркомании, крайне редко поддерживаются.

- Мы совместно с «Юсаид» финансировали такие проекты. У нас есть несколько реабилитационных центров на юге. Но такая проблема, касаемая координации донорских усилий, есть. На самом деле очень много денег идет на профилактику вреда, а вот лечению и реабилитации внимания уделяется меньше.

- А почему? Легче деньги осваивать, закупая шприцы и метадон?

- Это, наверное, повестка доноров. Условно говоря, может быть, где-то налогоплательщикам все равно, колется или не колется кто-то в Кыргызстане, но им не все равно, что происходит заражение ВИЧ, которое и до них может дойти. И получается, что в ограничении распространения СПИДа интерес есть, а вопросы потребления не так важны. В какой мере доноры определяют эту политику, в такой и ведется работа. И в Фонде мы работаем больше со снижением вреда, исходя из того, что наркопотребление - это неизбежно, и бороться с этим очень сложно. Главное - минимизировать вред, в первую очередь для здоровья.

- Однажды я принимала участие в работе одного клуба. Пригласили двух девушек из вашего Фонда. Обе красивые, умные, очень продвинутые, обе виртуозно говорят на «птичьем языке», такая разновидность речи проектных людей в донорских организациях, когда употребляется много иностранных слов и понятий. Было очень интересно слушать, оказалось столько тонкостей в, так называемом, женском вопросе, о которых мы даже и не имеем представления. А потом кто-то задал вопрос, а что конкретно изменилось в гендерной ситуации, благодаря вашим уже несколько лет работающим программам. А ситуация с этим вопросом, сами знаете, у нас только ухудшалась на тот момент. Выяснилось, что подготовили какую-то записку, которую очень сложно готовить. Нет ли у Вас впечатления, что многие проекты имеют такой выхлоп?

- Это один из важных вопросов, связанный с донорской работой и с общим развитием страны. Иногда пытаются внедрить какие-то внешние модели, и доноры уже решили, куда надо двигаться, а что есть в наличии, осталось без внимания. В рамках Фонда, конечно, мы сами это определяем. Но в любом случае выбор происходит в структурированных пространствах, обычно это какие-то модели поведения, и связанные с этим подходы, концепция и даже язык, и иногда это не совсем сопрягается с тем , что есть в реальности. По поводу «птичьего языка». Однажды произошел один случай в Нарыне. Мы долго общались с мэрией Нарына, говорили про коммуникации, про взаимодействие и так далее. В итоге, один из сотрудников мэрии спросил « Ну, я так понял, вы нам поможете с водопроводными трубами?» Так он воспринял слово «коммуникации».

Какие-то модели и концепции важны, конечно, для страны. Но нужно это правильно переложить и донести, не замыкаться в собственных формальных конструкциях и всегда иметь в виду конкретный результат.

- Сложно сидеть на бюджете в 5 млн. и не испытывать давления от разных лиц, претендующих на грантовые средства?

- Это один из мотивов моего ухода. Я устал. Надо быть уж очень закаленным политиком, чтобы все ощущали, что они имеют вес и влияние, и никто не чувствовал себя отвергнутым. Это тяжело. Мне кажется, количество седых волос у меня увеличилось именно благодаря таким моментам в работе. Каждый считает, что его идеи лучше других. Иногда коса на камень находит . И очень тяжело людей выводить на какую-то конструктивную позицию, чтобы не пострадало и общее дело, и каждый из участвующих Это самые сложные моменты в моей работе - переводить людей из конкретных позиций в какие-то общие интересы. Иногда такое бессилие чувствуешь.

- У Вас портились с кем-то отношения в результате таких ситуаций?

- Чтобы совершенно портились - такого не было. Но порой переходили в более холодные оттенки.

- Враги не появились?

- Некоторые находят смысл жизни в том, что если есть достойные враги, то значит у них достойная жизнь. У меня нет такого взгляда на мир. Есть люди, с которыми неприятно общаться, но, как правило, я сталкиваюсь с ними в чисто формальном пространстве. Люди из госорганов из других секторов общества, которых так или иначе не исключишь из пространства общения. А так, слава Богу, врагов нет.

- Вам, разумеется, приходилось общаться с Джорджем Соросом. Какое впечатление он произвел на вас?

- Мы общались несколько раз. Мне было очень интересно, поскольку фонды «Сороса» несут отпечаток своего основателя. После встреч с ним ощущение цели, смысла моей работы усилилось. Во-первых, Сорос очень скромный и мягкий в общении человек. Ему важно мнение других людей. В 2003 г., когда он приезжал, был сложный год, у нас сложились не очень простые отношения с людьми довольно властными и весомыми в стране, которые были не довольны тем, как мы для Сороса показываем страну. И недовольные лица пытались прорваться к Соросу во время встречи с представителями гражданского общества. Мы сказали Соросу, что все уладим, но он заявил, что сам хочет с ними поговорить. То есть у него есть такая черта: он всегда хочет услышать людей сам. Друзья они или враги Фонда – неважно. Второй аспект его личности - простота общения. Неважно с кем он разговаривает, с мелким исполнителем или с высокопоставленными людьми. Он никогда не навязывает собственные идеи, поскольку часто вынужден ощущать, что его слова значимы, чуть ли не как слова пророка. Напротив, чтобы минимизировать эффект от веса его личности, он всегда говорит, не воспринимайте меня всерьез, скажите мне, если я ошибаюсь. Очень открыт в общении. Любимое выражение: спасибо, что вы мне сказали, что я не прав, и мы пришли к какому-то общему мнению. Узнав его, я понял суть того, что он создает. Еще один пример. Был неприятный инцидент в том же году, когда он приезжал, он должен был встречаться с властными лицами, и один из больших чиновников, будучи недовольным тем, как я построил график пребывания Сороса в стране, отменил приглашение на эту встречу лично для меня.

- А кто этот чиновник?

- Тогдашний госсекретарь Осмонакун Ибраимов. Мы сказали Соросу, что встреча очень важная, и в любом случае она должна состояться. Но когда он узнал, что меня «вырезали», он сказал, передайте им, что я на ужин не остаюсь, потому что мой директор не приглашен. Я, конечно, ни в коем случае не хотел быть проблемной частью важных встреч, но то, что он сказал это – очень характеризует его личность. В итоге я, конечно, попал туда. Кстати, оказался за одним столом с Осмонакуном Ибраимовым.

- От новых властей вы чувствуете давление?

- Давления нет. Есть общие тревожащие тенденции, связанные с вопросом: какие сейчас ценности, и какие игроки определяют эти ценности. Сами знаете, как усилились антиамериканские настроения.

- Работу Фонда это как-то задело?

- Пока нет, на уровне Фонда ничего такого не чувствуется. У нас хорошие рабочие отношения с администрацией президента, с правительством, с министерствами.

- Как Вы думаете, почему вдруг стали раздуваться антиамериканские настроения?

- Возможно, есть фактор внешних игроков, но где-то это и внутренние процессы. Сейчас они такие неустоявшиеся, что многим участникам политического процесса выгодно использовать любую повестку дня, чтобы подняться, наработать вес для своих целей. Тем более, фактор западного или американского влияния присутствует. Поскольку все это на виду, и когда кто-то хочет найти цель, то вот она. Вот он враг. Всегда легче найти не то, за что бороться, а против чего. И объединиться вокруг этого. Это попытка выстроить политический или социальный капитал.

- Это достаточно непросто, у нас всегда лояльно или, по крайней мере, индифферентно к Америке относились.

- У Америки в целом в последнее время наблюдался ряд глобальных просчетов, начиная с Ирака. И когда все против, почему бы и нам не выстроиться в этот ряд. Это диктуется и общим фоном в стране. Протестные настроения после 2005 года еще не ослабли. Люди движимы и этим фоном, тем более знают, что лично им Америка ничего в ответ не будет делать.

- Фонды «Сороса» тоже обвиняют в чуть ли ни шпионаже и подрыве основ.

- Я потом напишу мемуары «Судьба резидента - 2» и за давностью лет рассекречу все

(смеется). Люди иногда даже не обвиняют нас, а так, по ходу дела, спрашивают, а что за информацию вы отсылаете? Кому? Для чего?

- А что на самом деле отправляете информацию?

- Зачем? Все читают «Акипресс». Там всегда есть информация о том, что происходит в стране.

- На что в своей работе делает упор Фонд «Сороса»?

- Мы не можем заниматься сельхозработами, борьбой с бедностью в чистом виде, не можем превращаться в микрофинансовую организацию, раздавать кредиты. Мы работаем с социальными институтами, с процессами развития демократии, прозрачностью. В этих рамках и действуем.

- Ну, а как же водопроводы, которые вы проводили на юге?

- Да, мы проводили водопровод. Но для нас важны не трубы и не то, что люди получат чистую воду, а важен сам процесс общественного участия, то, как люди строят эти колонки, их активность, их вклад.

- При использовании грантовых средств возможны очень большие злоупотребления, как вы их отслеживаете?

- Есть структурно-системный подход с тем, чтобы свести к минимуму возможность злоупотребления. Во-первых, это разделение. То есть тот, кто организовывает процесс, не должен участвовать в решениях. Все решает экспертная комиссия, которая тоже состоит из разных людей с независимым мышлением. Коллективно принимая решение, они должны ощущать, что не проталкивают интересы каких-то конкретных грантополучателей. В некоторых программах мы практикуем общественную экспертизу. К примеру, из сорока кандидатов, отбираются 10, из них окончательно 4 нужно выбрать. Приглашаются все 10 организаций. Они презентуют свои программы, и потом комиссия выбирает. В таких случаях даже проигравшие говорят: «Да, победившая заявка лучше была». Вопросы с жалобами решаются так, если обвиняют сотрудников, то обращаются ко мне, если меня, то в правление, если на фонд в целом, то в центральное руководство.

- На Вас жаловались?

- Бывало, там, где была моя доля участия. Правление разбирало, омбудсмен разбирался.

- Вы не собираетесь уехать из страны?

- Есть такие планы, но уеду только учиться, жить я буду в Кыргызстане.

- Но ведь есть разница между академической карьерой здесь и на Западе?

- Важен какой-то минимум. Я, конечно, не склонен стремиться к спартанскому образу жизни, но мои запросы не такие уж большие, чтобы я не мог и удовлетворить их в нашей стране.

- И какие у Вас запросы?

- Крыша над головой, и чтобы всей семьей не толпились в одной комнате, здоровая еда и, самое главное, чтобы была интересная, культурная жизнь. Обязательно хочу купить машину для поездок в горы.

- А что машины до сих пор нет?

- Нет. Нынешний уровень потребления моей семьи относительно небольшой.

- Как родители отнеслись к вашему решению?

- Они мне с самого начала говорили, зачем ты идешь в какой-то непонятный Фонд «Сороса», когда тебя в администрацию президента зовут.

- Кто ваши родители по профессии? Есть ли братья и сестры?

- Мои родители врачи. Мама – терапевт, папа – хирург. Есть братишка, он еще в поисках себя, работает в одной из охранных структур. Закончил юридический факультет.

- Обычно старшие братья бьют младших.

- Он быстро ста л крупнее меня, и это стало небезопасно (смеется). А если серьезно, то был один случай, когда я сильно побил его, и я до сих пор чувствую за это стыд.

Мы оба занимались восточными единоборствами, и если что-то такое и проделывали, то больше для отработки практических навыков..

- Вы до сих пор занимаетесь единоборствами?

- У меня был долгий перерыв, но я все это время оказывал поддержку работе своего тренера, а теперь возобновил занятия.

- Какую поддержку? От Фонда или личную?

- Личную, конечно. У моего тренера есть цель вырастить чемпионов Азии или мира,

(и такие уже есть). Сейчас на пекинскую Олимпиаду он готовит девушек по дзюдо. Он просил от фонда поддержки, но фонд не занимается спортом. И я просто стал сам давать небольшую стипендию девушкам-дзюдоисткам из регионов. Для спортсменок очень важно питаться правильно, а подрабатывать нет времени, нужно уделять время тренировкам. С прошлой осени они ежемесячно получают от меня стипендию.

- Сколько, если не секрет?

- Немного. 70 долларов. Это не столько материальный, сколько моральный стимул.

Спорт мне в жизни очень помог. Занятие восточными единоборствами прививает определенные качества. Например, выносливость. Когда я в Америке учился, я должен был хорошо учиться, но при этом решил подработать. В 10 вечера начиналась работа – уборка помещений в университете - до 6 утра надо было закончить. В 6 утра я приходил домой до 10 спал, потом занятия до обеда, потом стажировка до 5 часов, далее домашние задания и ночью обратно на работу. Вот тогда я с благодарностью вспомнил занятия спортом - умение концентрироваться, расслабляться, просто физическую выносливость и общий тонус.

Еще одно качество развивает спорт - стремление совершенствоваться, ты всегда настроен на достижение целей, видишь эти цели. Есть такая установка: сегодняшнее достижение больше, чем вчерашнее, а завтрашнее – больше, чем сегодняшнее.

- Чем еще увлекаетесь?

- Последние годы я что-то новое все время пробовал, учился кататься на сноуборде, учусь игре на пианино и рисованию, дочка начала этим заниматься, и я увлекся вместе с ней. Я стал ловить себя на мысли, что то, что не успел сделать в детстве, я начинаю делать в зрелом возрасте. Говорят, во многом с возрастом поле сужается. И я пытаюсь на себе проверять, так ли это? Хочу математикой заняться, поскольку предполагаю академическую карьеру, и мне нужно приводить в порядок свои мозги. Я осознаю, что у меня излишне гуманитарная подготовка, и нужно это компенсировать. Это профессиональная необходимость. У меня не хватает строгости мышления и чисто математических знаний, связанных с калькуляцией, с моделированием и т. д. Если политологией заниматься всерьез, то такие знания просто необходимы. Я собираюсь поступать заочно или пройти экстерном математический факультет, чтобы это была не кустарщина, а именно полноценное образование.

- Какое у Вас образование?

- Истфак КГНУ, Магистратура по общественному управлению университета штата Огайо. Кстати, после истфака я полгода грузчиком работал, и когда поступил в американский университет, думал, хорошо, что языки учил, когда грузчиком работал. Мешки покидаешь, потом достаешь из кармана учебник и давай учить.

- Расскажите про свою жену?

- С женой познакомился, работая в Фонде директором программ. Может быть это от безвыходности получилось: мы сидели в одной комнате, очень много времени проводили рядом, работали вместе. К моменту свадьбы мы друг друга знали уже больше года, но скрывали от всех свои отношения. Было как-то неудобно перед сотрудниками. Но это было сильное чувство, сильные эмоции. Когда такое в рабочей обстановке происходит, это довольно сложно.

- Чем занимается сейчас Ваша жена?

- После рождения ребенка она не работает, втянулась в колею домохозяйства.

Иногда, когда она уезжает даже на день, очень тяжко без нее.

- А Вы за что отвечаете дома?

- Я принимаю решения в отношении детей и еще люблю готовить. Я кулинарный организатор праздников, придумываю новые блюда на каждый праздник. Все уже об этом знают и дарят кулинарные книги. Детей тоже вовлекаю. Старшей семилетней дочери поручаю быть полностью ответственной за одно блюдо. Сервировка, сам процесс подготовки - мне очень нравится.

- Часто гостей встречаете?

- Чаще это внутрисемейные праздники. Гостей любим, но поскольку сейчас мы на съемной квартире, то выбор ограничен, много людей не получается пригласить. У нас завершается строительство новой квартиры. Так что у меня настрой сейчас такой – смена работы, смена жилья, все новое.

- С женой ссоритесь?

- Ну, пару раз было. А вообще, она очень похожа на меня, тоже спокойная, неконфликтная. У нас только младшая дочь не похожа на остальных членов семьи – открытая, общительная, уверенная в семье.

- Вы вообще когда-нибудь срывались? Бытует мнение, что гнев спокойных людей страшен?

- Один из моих бывших сотрудников говорил: « Вы не кричите, но когда Вы говорите:

«Мне это не очень нравится» - это равносильно крику». Когда возникает чувство гнева, мне надо или замкнуться на время, или высказаться, и сразу становится легче. Опять же философия восточных единоборств помогает. По этой философии, если тебя, к примеру, толкнули в троллейбусе, значит, ты не там стоишь. То есть если ты попал в неприятную ситуацию - проблема в тебе.

- А чем будете заниматься, пойдете туда, где меньше ответственности?

- Я хочу взять ответственность за собственное развитие. Когда начинаешь заниматься чем-то другим, шаги гораздо шире. А иначе идешь к какому-то обмельчанию.

Основной вариант на ближайшее будущее – академическая сфера, но не теоретическое преподавание, а практические возможности приложения. Скорее всего, буду заниматься исследованиями, и обязательно буду вовлечен в дела страны. До Фонда я уже занимался исследованиями в области политологии. Друзья из сферы бизнеса уже звали меня, приезжай, мол, занимайся какими-то направлениями. Они во мне видят человека, имеющего опыт менеджмента, и считают, что я могу делать это и в сфере бизнеса. Но одно дело деньги расходовать и совсем другое – зарабатывать. Бизнес – это не совсем то, что мне нужно.

- Вы понимаете, что сразу будет меньше денег для семьи?

- Да, я уже посчитал, во сколько раз меньше будет оплата моей академической карьеры здесь. И в первую очередь поговорил с семьей, жена меня поддержала, для меня это было самое главное. Я иду в новую жизнь с широко открытыми глазами. Хотя есть какой-то минимум, ниже которого уже нельзя опускаться. Я думаю, при желании и в академической области можно достичь этого минимума. Я знаю, что мой уход - где-то авантюра, и даже кураж. Но я подумал: мне 36 лет, неужели я больше ничего не смогу сделать?

В. Джаманкулова.