- Когда читала вашу книгу, у меня случился диссонанс — было невероятно тяжело читать и, одновременно, я не могла оторваться от книги. На мой взгляд, «Эра нелюбви» — самое значительное художественное произведение о кыргызской истории и традициях за последние десятилетия. По крайней мере, на русском языке. Невообразимые жизненные невзгоды в свете 1916 года и голода в Казахстане, и через все это натянутой струной одно из ключевых правил кыргызского бытия — мальчики как продолжение рода. Ничего подобного по эмоциональному накалу в последние десятилетия я не читала.
- Очень рада, что вы так высоко оценили мою работу.
- Не только я. Режиссер Темир Бирназаров, например. Благодаря его восхищению я и узнала о вашей книге.
- Он — Мастер, и его мнение чрезвычайно ценно для меня.
- Я начала читать и сразу стала спотыкаться о метафоры, но потом вошла в ритм и уже не могла выйти из него. Дойдя до поэмы, снова остановилась. Мне показалась, что она лишняя. Но потом она так точно встала в ряд повествования, что без нее уже невозможно представить книгу. И почти каждая страница книги — катарсис. Такое редко бывает.
- Для меня это огромная радость. Очень много книг дарят, и они нечитанные стоят. Я боялась, что и моя книга так…
- Очень правильным было выбрать для фильма линию, не связанную с огромными темами 1916 года и голода в Казахстане. Они требуют большой подготовки. Хотя у нас, конечно, были какие-то творческие попытки рассказать о событиях 1916 года, но они не оставили заметного следа. Наверное, нельзя браться за такие темы поверхностно, нельзя говорить о них произведениями, которые не оставляют следа. Это касается не только национальных травм, но и особенно сакральных тем.
- К сакральным темам нужно крайне осторожно относиться. Это опасение оправданно на сто процентов. Наш мир существует во взаимодействии очень многих тонких пластов и энергий. Духи предков, Вселенная Манаса — глубокие и не всегда объяснимые вещи. Когда мы обращаемся к ним в творчестве, то должны быть духовно готовы. Надо очень осознанно подходить к тому, чтобы говорить на эти темы. Возможно, даже пройти серию медитаций, практики самоочищения, самоотречения. Только тогда мы смеем, и то слегка, коснуться таких тем.
Сейчас пошла тенденция — все про Манаса хотят снимать фильмы, сериалы. Причем делать это на очень непрофессиональном уровне, поверхностно использовать сюжет, как вестерн или боевик. Это чревато не только духовными последствиями для человека, который, грубо говоря, сапогами вошел в эту тему, а вполне реальными наказаниями. Если проанализировать историю творческих людей, которые так или иначе касались этой темы, скажу, что те, кто неправильно ниет выстраивал, обязательно получали предупреждение, что нельзя лезть в эту тему не подготовленными. Если они не прислушались к предупреждениям, то так или иначе понесли наказание.
Я призываю творческих людей с большей чуткостью и ответственностью относиться к таким вещам. У меня был опыт с «Эр Төштүк», когда мы собирались делать первый мультфильм на студии «Бигим». Тогда я понимала, что надо сделать жертвоприношение Саякбай атабыздын мүрзөсүнө кой союп, куран окутуп. Я не говорю, что этого достаточно, но это обязательно должно быть. Соблюдение ритуалов, чистота помыслов, духовная высота. Нельзя превращать такие темы в рутину или в средство для возвышения эго. Тем более, в средство для зарабатывания денег. Если к тебе пришла эта тема, если духи избрали тебя, то надо воспринять это как Дар, как Милость. Ощущать большую ответственность. Работать каждый день так, как будто бы ты молишься.
- Вернемся к вашей книге. Сколько художественного вымысла и сколько реальных событий в ней?
- Все, что написано – правда, которая случилась. Но эта правда собрана из историй разных людей. Моей истории отведено где-то сорок процентов, что касается линии моих предков из Казахстана. Немногие знали, о чем я пишу поначалу, но каким-то образом разные люди со мной стали делиться своими историями. О событиях в поезде рассказал очень уважаемый мной человек, не буду называть его имени. Это реальная история, произошедшая с его родными, когда из десяти детей выжил всего один ребенок.
- Как возможно переживать столь страшные события и внутри этого кошмара иметь еще какие-то смыслы?
- Наши предки видели столько смертей своих родных, своих детей. Если бы они на каждое горе реагировали естественным человеческим образом, то просто сошли бы с ума и не смогли бы выжить. Какая-то спасительная отстраненность возникла в народе в результате всех трагических событий. И, возможно, благодаря ей оставшиеся в живых сохранились. Все, конечно, не прошло даром. Раны в коллективном подсознательном не зажили. Но, тем не менее, спасла народ именно эта отстраненность от своей личной, персональной трагедии и персонального горя, которое не заканчивалось.
- У меня сложилось впечатление по книге, что с болью, конечно, но вы приняли приоритет мальчиков. Фильм в отличие от книги более феминистский (в хорошем смысле этого слова) и с другим посылом. А в книге была то ли высота понимания, то ли глубина смирения, что наш народ потому сохранился и выжил, что нес в себе и такие обычаи. Это звенящая нота. Мне думается, что вне вас даже случилось принятие того, что мальчик должен выжить, чтобы продолжить род. А вот после показа фильма вы четко обозначили, что такое отношение несправедливо по отношению к девочкам. Все важны. И мальчики, и девочки. Но в книге точно нет такой однозначности.
- Понимаете, коллективное «Я» народа создало такие обычаи не ради одного человека, а ради выживания всего народа. Оно сформировало в коллективном бессознательном важные для сохранения правила. Мы же часть народа, мы не можем себя оторвать от его законов. Так было. Ты не можешь не принять это. Моя книга не о том, что девочек угнетали. Она о том, что тяжелые времена диктуют особенные поступки. Но это не говорит, что женщины сейчас должны взять реванш и исходить ненавистью. И книга, и фильм о том, что мы должны рассказать о наших ранах. Признать. Не замалчивать. Если мы не выговоримся, будет хуже. Вместе с гноем мы должны выдавить из себя эти травмы. Иначе нарыв будет зреть и проявляться вовне нехорошими чувствами, агрессией по отношению к мужчинам, по отношению к другим народам.
Сейчас активно идет идея деколонизации. Умы, настроенные создавать новые пожарища на пепле прошлого, могут усиливать градус вражды. Моя книга не об этом. Она о том, что наши народы прожили огромные трагедии, и о них надо рассказывать, чтобы эти глубокие раны начали заживать.
- Как долго вы писали роман?
- Я долго вынашивала книгу. Даже не понимала, будет ли это книга или что-то другое. Мне хотелось рассказать об этом, я читала и смотрела фильмы на эти темы, много размышляла. Но мне казалось, как будто, пока «чала бышкандай». Все замыслы меня не устраивали. Я хотела, чтобы идея и ее воплощение по-настоящему созрели, хотела с достоинством все сделать. И тут случился коронавирус. Для меня спасительный, потому что он закрыл меня дома. Наш фильм оказался на грани того, что не состоится. Я не могла допустить, чтобы тема забылась. И написала сначала повесть. Дала ее прочитать своим учителям — Шаповалову Вячеславу Ивановичу, Сусловой Светлане Георгиевне, Бахтияру Койчуеву, а также нескольким литературоведам и филологам. Все в один голос сказали, что это романное изложение и ни в коем случае нельзя оставлять книгу. Они вдохновили меня, и я принялась писать роман.
- Вам легко писалось?
- У меня было странное ощущение, что это не я пишу. Как сомнамбула жила. Утром просыпалась и сразу включалось стремление писать, я садилась и писала, писала весь день. Казалось, что я не ухватываю весь поток, который льется через меня и успеваю напечатать лишь малую толику. При разработке каждой темы возникало очень много дополнительных течений. Мне даже в туалет сходить времени было жалко. Как будто, что-то упущу. А когда выдыхала и перечитывала, то не могла поверить, что это я написала.
- Получается, плана и структуры книги у вас не было?
- Нет. Это были отдельные истории. А потом я вдруг решила сделать одну хронологию. Взяла карту и принялась изучать, откуда ехали мои герои, какими маршрутами, в каких условиях, в каком году. Прямо по карте чертила дорогу Дарии. Кстати, в новой версии книги мы назвали героиню Жансуу. Я расчертила весь путь и рассчитала по часам. Сколько они ехали от станции до станции. Где была вода, где не было воды. Какое расстояние до Гаочана, до Турфана. Я как будто видела это движение.
- Кто первый прочитал ваш роман?
- Мой издатель из Казахстана Халилов Алишер Иминжанович. Он ранее публиковал мои стихи, и он один из немногих, кто их высоко ценит. Я дала ему рукопись. Буквально на следующий день он позвонил и сказал: «Опубликую твою книгу без всяких прав на нее, это будет моя помощь». А в тот момент у меня даже какая-то обида была. Столько препятствий, столько дверей здесь обходишь, столько унижений. Везде сопротивление. Я уже не хотела в Кыргызстане оставаться, потому что творческих людей здесь совсем не ценят, ну, и вообще… Собиралась уехать в Казахстан или еще куда-нибудь. Такое было состояние у меня. На что мой издатель сказал: «Вы же дочь кыргызского народа! Вас там, наверное, на руках носят, вы, наверное, там звезда. Вас же не простят, если вы уедете!». И тут я расплакалась: да кто вообще вспомнит обо мне? Сейчас я думаю, что должна была пройти через это. Нет обид. Но в момент было очень больно.
- А какие унижения были?
- Когда я стала первые свои сценарии приносить, мне говорили: «Тебе что делать нечего? Тебе гормональной подпитки что ли не хватает?». И много чего еще обидного я слышала.
- Кто говорил?
- Мужчины — режиссеры, редакторы. Говорили, иди лучше в швеи. Один из них сказал мне: «Я такое даже в туалете не читаю». Каждый год я подавала сценарии на конкурс наравне со всеми и всегда проходили другие. А мне говорили, ну, это же год Чынгыза Айтматова, пойми, у тебя другая тема, женская, не в этом году. Всегда получалось, что я молодой, подающий надежды режиссер, а мне уже стало далеко за сорок. Это прелесть кыргызского кино. Мне один друг говорит, что периодически у тебя заходы бывают: хочешь уехать и бросить все. Я думаю, наверное, у всех творческих людей случается. Они хотят быть там, где их признают.
- Но все-таки вы здесь по каким-то причинам?
- Когда я поступила на Высшие режиссерские курсы, то хотела остаться в Москве, собиралась даже получить гражданство. Мой однокурсник Садык Шер-Нияз сказал тогда: «Конечно, ты талантливая, ты и здесь пробьешься, но в России ты будешь одной из многих, а в Кыргызстане ты будешь выделяться». Я тогда задумалась. К тому времени я уже получила в России национальную премию за документальный фильм про орден Победы, мой фильм вошел в пятерку лучших документальных фильмов России. Открыла в Москве свою студию, финансово все было в порядке. Уже была своя команда, все шло очень хорошо. Но тут и моя дочь не захотела уезжать в Россию.
- Почему?
- Здесь все ее друзья, вся жизнь. А там все чужое, незнакомое, плюс националисты, скинхеды и прочее. Конечно, ради семьи я вернулась.
- В Казахстан вы хотели переехать до романа?
- Когда написала книгу. Знаете, здесь такое отношение, думаю, не только ко мне, ко многим творческим людям, особенно к женщинам: ну, что-то пишет там байкуш, что-то снимает. А в Казахстане я часто бываю и чувствую совершенно другое отношение к женщинам в творчестве. Там много конкурсов в кино, в литературе. Очень толерантное отношение к творческому самовыражению. Здесь, например, темы 1916 года и тому подобное стараются на затрагивать. Мол, а как русский народ воспримет, мы же зависимы от них? Зачем ты такое написала? Ты же сеешь раздор. А я ведь не о раздоре пишу.
- Как вы еще выжили и что-то создаете в такой атмосфере? Каждый раз получая отказы, оскорбления, и все равно идти напролом, это надо иметь характер.
- У меня были хорошие учителя и друзья, благодаря которым я знаю цену словам и делам. Восхищаюсь их талантами и бескорыстным отношением к людям в творчестве. Актан Арым Кубат стоит в особенном ряду среди них. Придя в кинематограф, я попала в его картину «Бешкемпир» и сразу окунулась в эту уникальную атмосферу кино.
- Какое у вас образование?
- Я закончила наш филфак, Высшие режиссерские курсы, сценарное мастерство и кинорежиссуру в Москве, училась продюсированию в Нью-Йоркской киноакадемии в Лос-Анджелесе.
- Вы были председателем международного ПЕН-клуба в Центральной Азии. Расскажите подробней об этой организации.
- Одиннадцать лет я руководила ПЕН-клубом Центральной Азии. Это одно из великих НПО. Объединение писателей, не ангажированных государством. Правозащитная организация писателей всего мира. Существует более ста лет. Ратует за право на свободу самовыражения по всему миру. Штаб-квартира находится в Лондоне. В свое время Джон Голсуорси открывал этот клуб и очень много всемирно известных писателей руководили им.
- И чем здесь занимались в рамках ПЕН-клуба?
- Здесь мы вместе с Толекан Исмаиловой издали книгу Азимжана Аскарова, провели Всемирный Конгресс писателей в 2014 году. Каждый год летом на Иссык-Куле проводили летние школы по правам человека для студентов гуманитарных вузов. Организовали форум «Эпос Урало-Алтайского региона» в 2010 году, во время южных событий. Несколько лет мы готовили этот форум. И вдруг многие писатели стали отказываться приехать сюда. В то время весь нарратив был против кыргызского народа, информационная войну мы проиграли. Я сказала: «Если вы считаете себя настоящими писателями, то вы обязаны приехать и увидеть все своими собственными глазами. Почему вы верите однобокой информации?!» Это возымело действие, и писатели приехали. Не все, но большинство. Мы очень старались обезопасить их пребывание. Они на месте стали выяснять истину. Ведь если один писатель увидит, как все на самом деле, и напишет об этом, то его текст прочитают, как минимум, пятьдесят человек. А это уже формирует положительное мнение о стране.
В 2014 году мы провели в Кыргызстане 80-й Конгресс международного Пен-клуба. Приехали писатели со всего мира. Мне говорили, что я сунула голову в пасть тигру, мол, ты не потянешь столь масштабное мероприятие, это, как минимум, дело министерства культуры. Но мы справились и без государственной поддержки.
- А почему такое большое мероприятие не поддержало правительство?
- Сначала было решение Атамбаева, что Конгресс будет проходить под патронажем президента, но потом советники отговорили его под предлогом того, что вдруг приедут писатели-уйгуры, которые живут за границей. Китай нам ноту протеста может выразить за то, что мы даем им площадку. Так что правительство не участвовало. У нас были очень хорошие спонсоры из Казахстана. С нашей стороны помог Садык Шернияз. Он прогрессивно смотрит на культуру Кыргызстана. Одно время мы даже думали, что он станет руководителем Пен-клуба. Но потом он отказался. Я понимаю, у него огромное количество проектов и обязанностей.
- А как вы стали председателем Пен-клуба?
- В 2005 году Светлана Георгиевна Суслова подала мои стихи на конкурс в лондонский офис ПЕН-клуба, а в Финляндии проходил очередной Конгресс и я, оказывается, победила.
- Вы на английском пишете?
- Я пишу на русском, мои стихи перевели. Меня как победителя пригласили на следующий конгресс в Дакар. И я попала в пространство, где собрались великие умы со всего мира, всемирно известные писатели. Это была аура абсолютного прогресса мысли. Энергетика такая, что я на многие годы подзарядилась, хотя на английском тогда еще не очень хорошо говорила. И когда я вернулась, то стала активно участвовать в движении.
В 2007 году на очередном форуме женщин писателей в Финляндии меня выдвинули на должность руководителя Центрально-Азиатского ПЕН-клуба. В Узбекистане и в Казахстане ввиду политической ситуации априори не могло быть клуба. Но там были передовые писатели, которые хотели быть частью этого движения. Поэтому решили создать региональное представительство здесь. Это было неожиданно, я не выдвигалась даже. Работа на общественных началах, но, тем не менее, мы сделали очень много хороших дел. Оглядываясь назад, я вижу, что работа проделана огромная. В Лондонском офисе висит стенд «Лучшие конгрессы мира». И в их числе наш 80-й Конгресс, который проходил здесь.
- У вас была команда?
- Да, у нас была очень хорошая команда. Писатели, члены правления, Вячеслав Шаповалов, Светлана Суслова, Равшан Шоистаи, казахские писатели, Бигельды Габдуллин, сейчас он руководитель казахского ПЕН-клуба.
- А у нас сейчас кто возглавляет?
- Почему вы оставили председательство в ПЕН-клубе?
- Там много организационной работы. На творчество времени почти не остается. Я выбрала творчество.
- Когда вы более счастливы? Когда пишете или когда снимаете?
- Ой, это сложно ответить. Иногда я вижу визуальные решения, хочется именно таким кадром показать. Например, кружение на качели в фильме я просто увидела. Словами можно написать «все перед глазами поплыло», а в кино это надо показать. Очень хочется снимать. А писать еще больше хочется. Для меня это как, что больше нравится — правая рука или левая? Есть, конечно, разница. Когда ты пишешь, ты зависишь только от себя, а кино – это много больше работы. Но я кайфую, когда снимаю, работаю с командой, с актерами. Только одно я ненавижу — ходить и просить деньги.
- Но, тем не менее, вы находите средства. На показе «Белек» вы сказали, что фильм начался с краудфандинга. Пригодилось продюсерское образование?
- Да. Моя хорошая подруга Марина Десяткина уже более двадцати лет живет в Канаде и очень близка к кино, искусству, культуре. Я ей предложила: «Стань продюсером моего фильма, у тебя есть все задатки. Вот тебе сценарий». Через какое-то время она ответила, что я еще ту задачку поставила перед ней, но сценарий ей очень понравился и, мол, давай попробуем. Это была ее идея подать на канадский стриминг. Размещением нашей идеи и отслеживанием полностью занималась Марина.
Мы сделали небольшой промоушн. Я сняла тизер, показала места, где будет сниматься фильм, сказала, что это моя личная история. Мы заявили двадцать пять тысяч канадских долларов. Неожиданно абсолютно чужие люди стали по пятьдесят-двести долларов отправлять. Когда осталось пять-шесть дней до завершения, нам оставалось совсем немного добрать. А там так, если даже двести долларов не хватает, то все набранное обнуляется и возвращается назад к вкладчикам. Считается, ты не выиграл. Я стала звонить и писать своим друзьям, знакомым: «Пожалуйста, отправьте деньги, потом все отдам. Когда выиграю». В итоге собралось даже чуть больше. На эту сумму Марина приехала сюда, мы сделали локейшен. В это время казахи подключились. И все завертелось. Казахи предлагали мне очень красивых актеров, с Алтая даже. Но в один момент я вдруг задумалась, в ту ли сторону идет мой фильм? И даже не успела сформулировать свои сомнения, как грянул коронавирус. Закрылись границы, Марина не могла приехать, очень многие договоренности со студиями нарушились. Все остановилось, я осталась здесь одна. Выдохнула и решила — буду снимать здесь.
- А в какую сторону стал уходить фильм?
- В сторону гламурности, зрелищности, звездности что ли. Мне даже предлагали включить пролог, как эта девочка, будучи уже взрослой женщиной, приезжает из Америки навестить родных и видит в своем селе те же горы, те же места, вспоминает себя. На эту роль собирались приглашать какую-то иностранную звезду. На роль отца тоже предлагали известных казахских звезд. Кстати, из всего кастинга, что я делала, мне очень понравились казахские актеры. Наш Азиз Бейшеналиев, он сейчас работает в Казахстане. Девочку тоже должна была играть казашка. Но они более городские были и не очень сопрягались со средой. Самал Еслямова рассматривалась на роль матери. Она очень мне понравилась. Но в итоге Таалайкан Абазова оказалась вне конкурса.
- Все оказалось к лучшему?
- Оглядываясь назад, я так и думаю. «Кыргызфильм» выделил деньги. Доля Госкино должна была быть тридцать процентов, остальные семьдесят — часть казахи, актерами, участниками группы, и часть проекта поддержали канадцы. Постпродакшн — Мальта. В итоге, я осталась только при тридцати кыргызских процентах. Кино сняли, в том числе благодаря и моим родственникам. Они очень помогли. Табуны, юрты, кой союп, кормили всех. Госкино помогло экспедиционно — помещение, оплата группы.
- Насколько история в фильме ваша личная?
- Это моя история. Разумеется, дополненная и художественно усиленная. В мой семье сестер, конечно, не зовут Сандажок и так далее. И я Дальмира, а не Арно. Но с детства чувствовала, что если бы я родилась мальчиком, было бы лучше намного.
- Личная в части гибели отца я имею ввиду. Это случилось с вами?
- Да, это личная история. И то, что мой братишка, единственный сын в семье, родился после смерти отца — тоже правда.
- То, что вы пожелали смерти отцу в книге и в фильме, правда или художественный вымысел?
- Мама говорит, что не было такого, что я сама все придумала. А у меня с детства это чувство. Я помню, как обиделась и сказала не эти слова, другие. Но папа умер после того, как я сильно на него обиделась.
- Вы несли это чувство вины всю жизнь?
- Да. Я практически живу с этим всю жизнь. С тех пор даже сильно обидевшим меня людям боюсь что-то плохое сказать или пожелать. Всегда говорю, что отдаю все на волю судьбы. Не раз сталкивалась с тем, что стоит мне что то нехорошее сказать и это сбывается. Поэтому очень опасаюсь желать плохое кому-то.
- Я запомнила это в вашей книге. «С тех пор я знаю цену словам…». Были еще моменты, которые сильно меня тронули из-за пронзительности и силы чувств. Вы пишете об этом так, не дословно: «Я лежала, брошенная любимым, когда родила свою зимнюю девочку...» У меня до сих пор мурашки от той картины.
- Я убрала этот эпизод из второго издания. Собираюсь сейчас переиздавать и перевести на кыргызский и английский языки.
- Очень зря убрали. В этом эпизоде столько женской красоты и боли. Вы же видите, у меня до сих пор это вызывает слезы. Не убирайте! Это ведь тоже правда, которая случилась с вами?
- …Ну, да… Так оно и было. Мне показалось, что слишком много там меня. Я личное добавляла, в мечети, например, когда мне сказали: «Ты грязная, не заходи». Это все произошло со мной, и я все это убрала.
- Эти эпизоды очень обогащают книгу. Создают ощущение личной сопричастности.
- Спасибо, я теперь задумалась.
- Вы не замужем? У вас не было больше мужчин?
- Та история стала для меня огромным потрясением. Четыре года я лежала, отвернувшись к стене и ничего не делала. Все тело покрылось белыми пятнами.
- Так тяжело разрыв пережили?
- Да. Если бы не дочка, то меня не было бы сейчас на этом свете. Благодаря ей я нашла силы и встала.
- Вы сильно любили или это было слишком подло?
- И то, и другое.
- До сих пор болит?
- Я научилась с этим жить.
- Не то, чтобы я хочу копаться в вашей жизни. Хотя хочу, не буду скрывать. Вы не смогли больше любить?
- Не скажу, что совсем не было ситуаций, но я от себя отсекала даже малейшую возможность такой боли. Мне говорили, что я разбрасываюсь. Отталкиваю хороших людей. Но я практически очень мало с кем позволяла сблизиться, не подпускала к себе никого. Сосредоточилась на работе.
- У вас не было желания трансформировать свои чувства, написав об этом?
- Мне кажется, многие через такое проходят, ну, чем я лучше или хуже их.
- Тем, что можете рассказать об этом в своих произведениях.
- Ну, возможно… Этого человека уже нет в этом мире, при написании он получился бы антагонистом, а он все-таки отец моей дочери.
- Он общался с дочерью?
- Нет.
- Он знал, что у него есть дочь?
- Да. Много лет спустя я встретила его и не было возможности избежать встречи. Мы шли навстречу друг другу по коридору. Пришлось поздороваться, остановиться, перекинуться вежливыми фразами. И вдруг он спросил: «Ты простила меня?». Я ответила: «Давно уже простила». Смотрела на него и думала: «Боже, ради чего было столько боли, столько страданий? Столько раз я представляла, как встречу его, как он будет жалеть, как я докажу, что он был не прав. И зачем я столько времени потратила?» Передо мной стоял абсолютно неинтересный мне человек.
- О чем еще хотите писать книги и снимать фильмы?
- Я хочу сделать трилогию. Девочке семь лет, девушке семнадцать лет, женщине тридцать семь. Еще у меня есть история, которую забраковали, но мне она очень нравится. Это история про двух близняшек. Две девочка, как две капли воды похожи друг на друга, но одна ведет себя как мальчик, а другая обычная девочка. Начинается пубертат, физиологическая трансформация происходит трудно у той, что ведет себя как мальчик, это также отражается на ее сестре.
- Так она мальчик или девочка?
- Она девочка, просто играла с пацанами, любила мальчиковую активность. Когда она становится девушкой, она сначала начинает ненавидеть себя, потом учится принимать и в итоге принимает свою женскую суть. Я думаю, из таких девочек, которые ведут себя в детстве как пацанки, при взрослении получаются самые осознанные женщины.
- Хорошо, что вы не уходите в современный гендерный дискурс.
- История вообще не об этом. Многие, когда читают синопсис о девочке, которая хотела стать мальчиком, реагируют: «О, она операцию сделала?!» Совсем не об этом речь. Бог создает нас именно такими, мы получаем божественную программу и должны пройти жизненный путь в пределах своего пола. Как мы в итоге построим отношения с собой и с миром — это и есть наша божественная программа и в этом мудрость жизни. Я часто думаю, почему я нахожусь здесь в Кыргызстане, где вообще не ценят женщин, почему я женщина? И понимаю, что просто прохожу тест именно в этом теле, в этом месте, в это время. Надо это принять и достойно пройти свою жизнь.
- В Москве вам было легче работать?
- Намного легче.
- Мне кажется, вы все-таки захотите уехать.
- Я по духу номад. Люблю дом, уют, но очень люблю путешествовать, бывать в разных местах, общаться, встречать разных людей. Не собираюсь обиженно хлопать дверью, просто хочу побывать в других мирах. Но точно вернусь к своим корням. До старости хочется набрать душевного опыта, узнать мировоззрение других людей, увидеть страны.
- Вы каждый день пишете?
- Нет, но стараюсь. Писать для меня, как награда. Когда сажусь за текст, у меня сразу возникает чувство, что, наконец-то я на своем месте. Моя жизнь — вечное стремление к письменному столу. Писательство для меня не работа. Это удовольствие. Человек же много позволяет свободы наедине с собой. Для меня писательство — это отдых, где я абсолютно свободна. Я писала и стихи, и сценарии. И вот мой первый роман. Время, когда я писала его – самое лучшее время моей жизни. Мне все говорят, не разбрасывайся, пиши. И у меня уже есть несколько идей, но теперь я не буду ждать очередного коронавируса.
- Кто ваши самые близкие друзья?
- Один… Нет, два человека.
- Мужчины или женщины?
- Если считать мужчин, тогда три человека. Знаете, зная мой статус одинокой женщины, что я одна воспитала ребенка, жены моих коллег не очень хорошо принимают меня. Я раньше остро воспринимала, когда они ревновали своих мужей, а сейчас я уже легко к этому отношусь, начинаю даже подтрунивать, типа, байбиче, давай уже, ачык чыгалы. Это отношение настолько надоедает! Не хочу терпеть его. Мне вообще нет интереса вторгаться в чужую семью и в чужую жизнь. Но у меня есть творческие друзья, с кем интересно говорить, хочется общаться о творчестве. Без всяких этих глупостей.
- Моя знакомая, когда похоронила мужа, вдруг ощутила, как все стали к ней снисходительно относиться и одновременно опасаться. Она как-то сказала, что какой бы ни был, но хорошо, когда есть муж. По словам одиноких женщин, довольно распространенная вещь, когда их каким-то образом дискриминируют в бытовых отношениях.
- По молодости я болезненно все это воспринимала, а потом научилась с этим жить. Если держишь в себе идею, что ты для чего-то создан Богом и у тебя есть задачи в этом мире поважнее чем вся эта ерунда, то подобные условности уходят на десятый-двадцатый план. Мне даже жаль женщин, которые сами по себе, без своих мужей ничего не значат. С мужем они что-то, отдельно — с ними даже не о чем говорить. Я понимаю, что это тоже работа. Семья – огромный труд. Они отдали всю себя семье, в то время как их муж развивался, рос, становился кем-то значительным. Они шли тенью за своим мужем, и так остались тенью, ничего не создав. Это тоже выбор. Тем не менее, когда такие женщины ставят себя выше в расчете на мужа, мне просто смешно.
- Вы счастливы?
- Да! Счастлива. Я живу так, как я хочу, и мне от этого очень хорошо. У меня любимая дочь, замечательный зять, двое внуков, много друзей по всему миру. Построила дом своей мечты, много путешествую, пишу, снимаю фильмы. Я в ладу сама с собой. Полностью принимаю себя. Мне нравится человек, которым я стала.
В.Джаманкулова, специально для АКИpress
Избранные стихи Дальмиры Тилепберген 2012-1013 гг.
Любить
От прожитого бремени
Неопознанных будней,
От робеющей чуткости
До единственных слов
Было столько безмолвия,
Будет столько безвестности
И молвы о беспутности
И загадочных снов.
Из ничтожного, малого
Жизни тку оправдание
У ворот безвременья,
В тот единственный миг…
Что-то вечное, главное
Гибнет с мелкими правдами,
Предается забвению,
Словно замерший крик.
За словами туманными,
Часто непостоянными
Вдруг неясною истиной
Возгорится душа.
И устану я маяться
И склонюсь, чтоб покаяться,
Стану верить неистово
И любить не греша.
После дороги долгой
После дороги долгой,
Минув миры – границы,
Вновь оказаться дома, -
К чистой прийти странице.
Сбросить багаж с ветрами,
Встреч протокольных камни,
Броситься к Иссык-Кулю,
Словно в объятья к маме.
С ветки сорвать черешню, -
Вкус ощутить знакомый...
Как хорошо быть здешней.
Дома я, снова дома!
Здесь уголок на свете,
где мне писать просторно,
Пестрой грядою встретят
Братья большие – горы!
Трепет и нетерпенье,
Рифмы жужжат как пчелы...
К чистой странице белой
Так прихожу лишь дома.
Азия и Мир
Раздираема, как на распятие!
Мысли рвутся, как струны, зримо.
То ли счастье, то ли проклятье,
Между двух выбирать любимых?
Певрый – страстный, красив, как дьявол,-
Умереть бы от ласк с тобою.
А другой, мой любимый ангел,
Свет затмивший своей любовью.
От заботливых ласк сбегаю,
И, пьянея в объятьях страстных,
Умираю я, пропадаю,
Но другого не забываю.
Между ними – грядою горы,
Между ними – границ капканы.
Разорвется ли сердце скоро,
Как собака на двух арканах?
Между Азьей и целым Миром
Я застряла, как полу-призрак.
Как назвать одного мне «милым»
Как найти мне единый признак?
Как умру, я-б хотела птицей
Мерить вечных небес пространство.
Мне полет над землею снится
Без таможен, границ, гражданства.
Родной край
Здесь первой кровью с пуповины
Окрашен первый горный снег.
Здесь я увидела впервые
Что значит это – Белый свет!
Под этим куполом небес
Мать молоком своим вскормила.
Потом стирала, шила, мыла,
И с миром говорить учила...
На мир глаза открыла здесь.
И вот опять в родных краях
Я словно заново рождаюсь.
Глазам не веря, удивляюсь, -
Как щедро маковая алость
Разлилась вширь по всем холмам!
Уже не сдерживаю радость,
Люблю тебя, моя земля!
И у тебя прошу лишь малость:
Объедини нас, всех любя!
Аральский матрос
Слышу стоны и плеск,
Мертвых рыб лунный блеск,-
Это сон, или быль, или небыль?
Я прожженный матрос
Прах седых папирос
Бросил, стрельнув в голодное небо.
И покинул причал,
И «Ура» не кричал,
Когда флаг с корабля они сняли.
И ушел в никуда
И никем в города,
Как на плаванье в дальние дали.
Но, как божий хорал,
Слышу – стонет Арал
И скучает по плёску по борту,
И соленым словам,
И засохшим губам,
И по волнам огромным и горьким.
И зовет меня вновь,
И сулит мне любовь,
И улов во сто крат и сверх плана.
Я и сам был бы рад,
Только вижу опять,
Сгнил корабль мой в соленых барханах.
Сон о том, что уходит
Сон о том, что уходит
Так пронзительно красиво и так чувственно
Не качала лебедь белой головой!
Неужели ты не видишь и не чувствуешь,
Что-то вечное прощается с тобой?
Над водой взметнула белые огромные
Как у ангела, два грустные крыла...
Будут вымазаны солью, переломлены –
Горы крыльев будут выжжены дотла!
Словно рядом смертной метою помазана
Улыбаясь, смотрит редкая душа.
Чую, знают, и крыла ее алмазные
Над Аралом пролетают не спеша.
Поэт
Задыхаясь, спешу, этот вечер вновь перелистнуть,
Мне давно не впервой, перелистывать встречи и двери.
И притом, что душа хочет спрятаться в теплый уют
Что-то властно во мне обрекает меня на кочевье.
Повинуясь судьбе, я учусь отучаться от встреч,
И справляюсь почти с комом каменным в сжавшемся горле.
Над великою степью льется славянская речь,
И кирилицей вышиты горы мои в изголовье.
Мой узор нарисован, чернила давно запеклись,
И разложены сны в охре дней моих крашенной шерстью.
Как волокна в кошме, с неизбежностью мысли срослись,
Уж что-то, а кошму в моей Азии делают с честью.
И ни кесарев нож, ни хирургов, ни фельт-мастериц
Не касался того, что дано мне при жизни от праха.
Что от Вечного мне – не имеет времен и границ
Каждый шрам – это опыт. За это спасибо Аллаху.
Уж что-что, но от праха достался мне гибкий песок
А для нашего Жуза речистая гибкость - не редкость.
Славлю слово Поэта, попавшего рифмой в висок
И поклон отдаю за рунических образов меткость.
В можжевеловый лес сожжены из канатов мосты.
В этой мгле непролазной и терпкой – одно наважденье, -
Растревожит, зажжет и обманет опять албарсты.
И швырнет о скалу вместо райского освобожденья.
Ухожу босиком, по траве мимо юрт у реки,
Что стыдливо прикрыли свои одноглазые веки.
Ждут уйгуры, - лепешки в тандыре уже испекли
И шелка приготовил китаец за песнь о Поэте.
Жертвоприношение
Это меня ли купают старухи
И покрываю белым платком?
Это за мной ли слетаются духи
Всех моих предков безликим гуртом?
Это меня ли выводят под руки
Крепко за локоть ведут сквозь толпу?
И кыл-кыяка доносятся звуки
Перья совы украшают топу,
Это не мне ли шепнули «Калоши
Перед кийизом надо бы снять».
Чей это голос, знакомый до дрожи?
Вскрик это чей? - Ну, конечно, здесь мать!
Больно ей. Дряхлая свечечка-крошка.
Это снаружи. Внутри – кремень!
Слава земле, я на мать похожа,
Держит остов мой ее ремень.
Юной травой отороченный войлок,
Солнце, старея, сползло за лес...
Путь в этой жизни, итак, недолог,
Пусть мне поможет Тенгри с Небес.
К горлу приставив клинок двуострый,
Шепчет палач тихим голосом мне
«Это не руки мои, на помосте,
Жизнь отдаешь ты Умай-эне!»
Что ж если так, ну хоть дрожь уймётся.
Душу - Богу, а прах – золе.
Братья и сестры, пусть не прольется
Более кровь на моей земле.
Молитва
Из тысячи галактик и миров,
Благодарю, что рождена Землею.
И самым высшим даром из даров,
Считаю, что живу я в Ала-Тоо.
Из тысячи народов и родов,
Благодарю, что род отца от Джуза.
Мать-олениха с ветвями рогов
И родила меня, и стала Музой.
Из миллиардов тел, живущих здесь,
Благодарю, за дух мой в Этом теле.
Что руки есть для дела,
Сердце есть
Для чувств,
Душа есть для Любви и веры.
За боль обиды, счастие в любви,
За опыт встреч, потерь и расставаний.
За все мои превратности судьбы
За слезы одинокими ночами.
За то, что жизнь пройдя до полпути
Мне стопы Ты направил снова к Дому.
За то, что мать жива и дочь не спит,
Впервые упоенная Любовью.
За все, что было, кануло во тьме,
Моих грехов пороги и границы.
И все, что будет, пусть и не по мне,
Но так, как нужно, как должно случится.
Спасибо, Тебе Господи вдвойне,
За смысл на этот Белый Свет родиться.
Сомнамбулический сон
Кровь голубой волчицы
Кипит во мне
Мысли взметнулись птицей
К слепой луне.
Сердце в груди томится
Умай эне
Как бы освободиться
От боли мне?!...
Глас голубой волчицы
Сечет как кнут
И не дает ресницы
Мои сомкнуть
«Время пришло спуститься
В начальный круг,
Время с собой сразиться,
Вставай, манкурт».
Поздно уже казниться
Роптать судьбе
Как так могло случиться?
Когда и где?
Может быть, это снится?
И я во сне
В коже из верблюдицы
На голове?
Но почему так больно
И жжет тоской
Вспыхнувший вдруг невольно
Вопрос простой -
«В мире моем раздольном
Кто я такой?
Вольный ли подневольный?
Гордец пустой?»
Что приобрел? Что понял?
Куда бреду?
Что растерял? Что отнял?
На чью беду?
Что если снять… - как больно,
Но я сниму
Кожаную неволю,
И вдаль взгляну. -
Бог мой, нас миллионы!
«Нас тьмы и тьмы»,
Зло устремивших взоры
На диск луны!
Жалко предавших горы
И лик Тенгри
Ставших лжецом и вором
Своей судьбы.
Дух голубой волчицы
И лунный круг
Сартов, кыпчаков лица
Смешались вдруг
Скифов орда границы
Крушит вокруг,
И в забытьи не скрыться
Обняв подруг… -
Память пришла Волчицей
И словом «Тюрк».
Новый в крови творится
Азийский круг!